Шрифт:
Закладка:
– Ты все помнишь? – спросил Тенгиз.
– В каком смысле?
– Сюжет твоего бреда.
– Какого бреда? – не поняла я.
– Ты так обозвала свою книгу.
– Не было в ней никакого сюжета. Сплошная бессвязность.
– «…Все быть должно некстати, не так, как у людей”. Напиши заново.
– Ты что! Это невозможно. Зачем?
– Потому что дела надо доводить до конца.
– Кто сказал? Почему надо?
– Потому что кова.
Шляпа. Или шапка. Или любой другой головной убор.
– За что этот город ненавидеть, ты можешь мне объяснить? – невпопад спросил Тенгиз.
Я не могла. Все в этом городе было хорошо, хоть и все не как у людей. Все в нем было хорошо, кроме того, что в нем не было моря.
– Я знаю, куда нам надо дальше идти, – сказала я.
– И куда?
– К Стене Плача.
– Писать записки мелким почерком и совать их в щели между камнями? Ты же сказала, что больше ничего никогда не напишешь.
Можно и не писать, можно и не к Стене Плача, только пусть никогда не наступит утро и пусть эта ночь никогда не закончится. Я посмотрела на часы – они все еще показывали oo: io.
– Тебе следует вернуться домой, Зоя, – сказал Тенгиз.
– Нет! Еще нет! – испугалась я.
– Я имею в виду домой, в Одессу. Даже если твои родители так не считают, ты должна успеть попрощаться.
– Нет! Учебный год не закончился! Я не хочу их видеть! Я не хочу их больше знать…
– Зоя, – Тенгиз повернулся ко мне, – ты обязана попрощаться, иначе ты никогда себе этого не простишь.
– Я не вернусь в Одессу. Больше никогда.
– И где ты собираешься летом жить? В Деревне нельзя.
– Я попрошу особого разрешения.
– Ты его не получишь.
– Тогда я буду жить у Трахтманов. У них очень большая квартира. Или у тети Жени.
Про них я еще не знала, были ли они в числе моих врагов. Были в курсе про папу и тоже от меня скрыли, или моя чудесная семья и им ничего не сообщила? Они так и не помирились окончательно. Сохраняли формальные дипломатические отношения, чтобы быть в курсе главного обо мне: сколько картошки я съела на обед и мою ли я перед едой руки. И чего они вообще поссорились?
Тенгиз опять почти угадал мои мысли:
– Да, твои родители в чем-то странные люди. Они ведь могли репатриироваться в Израиль, у них здесь родня. Здесь хорошая медицина.
– Да они скорее сдохнут, чем уедут.
– Злишься, – отметил Тенгиз само собой разумеющееся. – И все равно ты обязана вернуться домой.
– Я ничем никому не обязана.
– Не надо делать мне назло. Почему ты не хочешь попрощаться с твоим… отцом?
Почему я не хочу прощаться? Как можно прощаться с собственным папой? Что за ерунда?
– Может, это все неправда, Тенгиз? Может, это какая-то ошибка? Может, Митя не так все понял? Что именно они тебе по телефону сказали?
Тенгиз посмотрел на меня очень внимательно, будто прикидывая, подведет ли его в этот раз чувство своевременности или нет.
– Твоя бабушка мне сказала, что у твоего отца рак легких четвертой стадии. Это значит, что он умирает.
Он сказал это очень сухо и отчетливо, чтобы у меня не осталось никаких сомнений.
– Может, ты плохо расслышал? С Одессой всегда очень плохая связь. Все трещит на линии…
Тенгиз молчал и смотрел на меня.
– Но люди вылечиваются от рака! Я уверена, что это можно вылечить. Так не бывает.
Тенгиз молчал.
– Чудеса случаются, – с уверенностью сказала я. – Врачи ошибаются. Я их уговорю переехать в Израиль. Здесь хорошая медицина!
Идея мне так понравилась и так воодушевила, что я засияла изнутри. Но Тенгиз сказал:
– Мне кажется, что уже поздно, Зоя. Ты должна поехать домой и сделать то, что от тебя зависит: увидеть правду собственными глазами и попрощаться.
– Нет! – воскликнула я. – Ни в коем случае.
– Почему?
О господи!
– Потому что я боюсь! Что, если он больше на себя не похож? Что, если я его не узнаю? Что, если он меня не узнает? Они, наверное, накачали его всякими лекарствами, эти безрукие врачи. Я не хочу это видеть! Я не хочу ничего знать! Никакой смерти нет, для моего папы точно! Лучше бы я сама умерла.
Тенгиз вдруг стал злым.
– Я запретил вам произносить такое вслух. И думать так запретил. Ты уже забыла?
Я ничего никогда не забывала. К превеликому сожалению.
– Мне пофиг, что ты там запрещал. Мне теперь всё пофиг. И все. Я не хочу ни о чем говорить. И не хочу ничего знать. Я хочу забыть. Если хочешь мне помочь, помоги мне забыть.
Тенгиз усмехнулся:
– И как помочь тебе забыть?
– Расскажи мне что-нибудь.
– Что тебе рассказать?
– Сказку.
– Сказку…
– Чтобы я в нее погрузилась и все исчезло.
Тенгиз вздохнул:
– Получается, они были правы. Ты – маленький ребенок, который не должен знать правду, потому что его хрупкая психика такого не перенесет. Давай жить в сказке. Давай выдумывать каких-то рыцарей с длинными именами, живущих неизвестно когда и неизвестно где. Они никогда не умрут и зла тебе не причинят, не обманут и не подведут. Куда ты, туда и они. Безопасные, но и предсказуемые, потому что ненастоящие.
Вот же козел! Слов не хватало! Я вышла из себя.
– Кто бы говорил! Кто бы говорил! Давай лучше закроемся на пять лет в Деревне, потому что она безопасна. И дети в ней тоже ненастоящие и всякие кошмары, которые с ними происходят, потому что дети – не твои.
Очень подло и очень низко, да. Но сегодня мне все было позволительно, потому что когда на человека обрушивается непредсказуемая реальность, ему тоже можно быть внезапным и непредсказуемым.
Тенгиз очень холодно сказал:
– Я не виноват в том, что с тобой случилось.
– Ты мог мне раньше рассказать.
– Я не виноват, – повторил Тенгиз.
– Ты мне даже не рассказал, что звонил им. А это я тебя просила им позвонить! А ты еще такой: “Почему ты так долго молчала, Комильфо?”
Я его передразнила и скорчила
