Люсия посмеялась.

– Ты как маленькая. Ступишь на эту дорожку, и обратного пути уже не будет.

Какое-то время мы молчали, пока она не решила по старой памяти превратить встречу в очередной разговор по душам.

– Знаешь, за жизнь я усвоила немало уроков, и среди самых важных – что если на тебя валят вину, признай ее. Выбей у человека оружие из рук. Если я буду отпираться и правда всплывет на поверхность – а она наверняка всплывет, – я навсегда останусь в памяти «лживым ведьмовским отродьем». Но так однажды народ признает меня оклеветанной, гордой и честной ведьмой, которую сожгли напрасно.

Я прищурилась.

– Вы правда верите, что поступаете правильно?

Она глубокомысленно помолчала.

– А ведь я могу задать тебе тот же вопрос.

Я опустила глаза.

– Может, наш гость возьмет слово? Скажет о милосердии Владык и как мы всем им обязаны? – Люсия говорила со мной, но укол был адресован Иеварусу.

– Он только наблюдает.

– Занятно.

Я не знала, что сказать. По счастью, она продолжила сама.

– Ладно, дитя. Я успокою твою совесть. Мой час пробил. Если только так можно донести, что ведьмы не представляют опасности, я готова пойти на смерть. Но ковен я не предам.

– Ясно.

Я засобиралась прочь. Визит оказался кратким и кончился ничем.

Уже на лестнице бывшая наставница окликнула меня напоследок:

– Далила, надеюсь, что служба Владыкам рано или поздно откроет тебе глаза и ты примешь свое наследие. Я жалею лишь о том, что не увижу этого лично.

– Прощайте, мать Люсия.

Глава восьмидесятая

Хрома

Инетху суть ложное божество. Выискав для себя пророка, Инетху оделил его чудесным грибом, на деле же поражая своими спорами. Вернулся пророк к соплеменникам и прямо перед ними обратился пагубной тучей. Так гриб-захватчик распространяет свою власть.

– «Ужасы Чащи». Алатан Миерш

Первые несколько дней похода дались тяжко. Акарам в Чаще все-таки не место. Я знал о ней по маминым рассказам. Под натиском Хаара, говорила мать, леса взбухли, отучнели. Всему и вся, что уцелело, пришлось перебраться в эти дебри, тесные и непроходимые. Мои братья были вынуждены частью бежать в горы на западе, а частью – в смертоносные кущи, которые все разрастались с невозможной скоростью. Деревья срослись друг с другом так плотно, что теперь боролись за существование.

Труднее всего было найти удобный ритм шагов с Норой на спине: пронося ее над рытвинами и пригорками, я чувствовал, как она сзади сверлит меня взглядом.

Мы все углублялись в лес и в какой-то миг набрели на старый дозорный бивуак, давным-давно разоренный и уничтоженный. Во время таких налетов не щадят никого. Под покровом мрака шесть-восемь акар – «партизанский отряд», как назвали его Говард с Норой, – подкрадывались бесшумно, сродни самой ночной тени, и бросались на врага.

Мы пошарили на развалинах в поисках припасов, но ни съестного, ни оружия не обнаружили – только трупы клерианцев. Хлеб в паре-тройке бочек оказался плесневелый; Говард здесь разве что пополнил запас арбалетных болтов.

Дальше в лесу были еще трупы, и этих ужасающими гирляндами развесили на деревьях. Они легонько покачивались – так, что ветви под их весом без остановки поскрипывали, – и были окружены шумными тучами мух, словно венцом смерти. Поверх одного расчлененного пировал ворон, методично выклевывая гнилой глаз, а другие тела уже частично растерзало зверье.

Говард почтил мертвых, нарисовав на груди пальцем спираль, и подошел снять их с ветвей.

– Не трогай! – рявкнула Нора.

– Не оставлять же их так. Нужно похоронить по-человечески.

– И тогда акары поймут, что в лесу враг. Чем позже о нас прознают, тем лучше.

Нора уже спешилась с меня – явно заготовив ворох унизительных шпилек, которые, однако, не пустила в бой, просто стараясь меня не замечать. Видимо, это такая холодная форма благодарности. Она прошагала вперед, лязгая протезами, – корешки и прутья трещали под их тяжкими шагами.

– Что значат эти руны? – повернулась Нора ко мне.

Я подошел взглянуть. На трупах и вправду были чем-то выведены заскорузлые руны – те же, которыми я когда-то играл в янахам.

– Это кровь Хо’шаха, – указал я на верхнюю и повернулся к другой. – Череп Анку. – Сквозь слой грязи проступала едва заметная третья. – Око Гугана.

– И? – недоумевал Говард.

Я пожал плечами.

– Сами по себе они ничего не значат. У акар нет письменности. Смысл рун исходит из того, где и как их оставили.

– Ну а здесь они к чему? – спросила Нора.

– Это предупреждение. Кровавая дань, очерченная граница. Нам дают понять, что за нами отныне следят.

Нора скривилась.

– Пустые угрозы. Нас хотят просто отпугнуть. Что странно, почти все тела сравнительно целы. Я‑то ждала от дикарей кровожадности и живодерства.

Я помотал головой и невольно усмехнулся.

– Что-то смешное услыхал? – огрызнулась она.

– «Дикарей»… Опять на те же грабли. Мы воины, а не дикари, как вы мните. К чему расчленять и уродовать всех убитых? С какой целью? Их нарочно оставили в неприкосновенности, чтобы вы узнали своих, возможно даже в лицо. В этом вся суть.

Я вновь окинул взглядом мертвецов, и мозг сам развил эту мысленную цепочку.

Как бы ни казалось обратное, к тактике акары подходят взвешенно и тщательно, порой даже чересчур. Йута имел в арсенале тьму уловок, которые этому отвечали. Однако зрелище перед нами было простым и понятным, с очевидным посылом: уходи прочь, или умрешь.

Мы двинулись вперед, оставляя убитых позади, – те так и покачивались на ветвях, словно жуткие талисманы.

* * *

Сегодня заночевать пришлось, не разводя огня, хотя с начала вылазки в недра леса мы каждую ночь ютились у костра. Нам попались охотники, загоняющие стадо вепрей величиной с быка, – первые вестники близкой орды. Стоянку мы разбили подальше от того места, чтобы точно не попасться.

На ночь нас приютила ложбина под отвесным валуном, скрытая за лозами плюща, как за шторой. Там мы с Говардом подкрепились пайками, а свою порцию Нора отдала ему, сославшись на то, что новое тело само себя питает.

Ночь стояла душная. Мошкара одолевала взмокшую плоть, снаружи нестройно стрекотали сверчки, издалека доносились звуки ночных хищников.

Впервые за весь поход Нора сочла себя в безопасности настолько, чтобы снять протезы. Первой зычно отщелкнулась правая рука. Следом она разделась до тонкой белой рубахи, являя светоч, что, как и говорили, лучился на месте сердца. Он ритмично вспыхивал и угасал, будто пульсируя, и подсвечивал ее увечья. Я рассматривал это покрытое рубцами