Когда Киити начинал читать нотации, это могло длиться часами. Сёдзо предпочитал выслушивать брань, это по крайней мере короче. И что он мог сейчас ему ответить? Киити все равно не способен ничего понять. А дело было самое простое. Синго приходил в библиотеку, чтобы узнать, нет ли там английского перевода книги Паскаля «Мысли», ему очень хотелось её достать.

Библиотека, в которой числилось не более тридцати ты-> сяч томов, имела, однако, много книг на иностранных языках. В свое время Масуи купил их у вдовы своего земляка и старого товарища, профессора английской филологии Киотоского университета. Приобретая их, Масуи одним выстрелом убил двух зайцев: пополнил библиотеку вполне приличным для провинциального городка фондом иностранных книг и обеспечил вдову профессора средствами на воспитание ребенка.

Однако такой редкой книги, как «Мысли», в библиотеке не оказалось. Сёдзо заранее был уверен в этом. Он и Сип-го шли вместе из библиотеки по вишневой аллее. Но это не было прогулкой, и о встрече они не договаривались. Просто Синго пришел в библиотеку довольно поздно, осталы ные сотрудники, закончив работу, поспешили уйти, и Сёдзо вместе с Синго вышли из здания последними. Правда, нельзя сказать, чтобы Сёдзо это было неприятно. Ему хотелось немного развлечь юношу, который совсем пал духом. Ему доставляло удовольствие встречаться с кротким и приветливым юношей, охваченным благородными порывдмщ Смутная надежда, возникшая у него в ту лунную ночь, cefu час сбывалась.

Синго почувствовал дружелюбное отношение Сёдзо и проникся к нему глубоким доверием.

Как только они вышли из библиотеки, он начал рассказывать о биографии Паскаля, которую ему дал почитать его друг, учившийся с ним в колледже и живший в Фукуока.

— Все-таки удивительно!—с неподдельной искренно стью говорил Синго, все еще находившийся под впечатленнием прочитанной книги—Как это можно совместить? С одной стороны, такой глубокий и разносторонний ум: ученый, философ, изобретатель, гениальный практик, а с другой — религиозный экстаз, мистицизм, вера в чудеса. С одной стороны, он изобретает суммирующую машину, впервые в мире по его предложению в Париже вводится омнибусное движение, а с другой — верит в чудесное исцеление своей юной племянницы, страдающей тяжелой глазной болезнью, от одного прикосновения терния из христова венца и возн носит хвалу всеблагому провидению.

Синго никак не мог примирить одно с другим, а вот Сано, его друг из Фукуока, не находит в этом противоречия. Он говорит, что именно в этом весь Паскаль. Он был сыном своего века, и прежде всего католиком. Сам Сано, который собирается поступить на юридический факультет, тоже христианин. Его отец — пастор, принадлежащий к англиканской Высокой церкви 137. Сано с пеленок воспитан в этой вере и до сих пор предан ей. Мало того, он считает, что своекорыстие и эгоизм, которым подвержено большинство христиан, коренятся в том, что они уповают на всемилостивого и всепрощающего господа, пребывающего в небесах. «Господи, услыши молитву мою»,— то и дело взывают они к нему, как избалованные дети, ластящиеся к отцу. Сано говорит, что нужно вернуться к более скромной, бесхитростной и смиренной молитве: «Господи, вразуми раба твоего!» Он убежден, что только такая молитва может привести к тому, что наконец наступит на земле мир и благоволение. Он говорит, что если его заберут на войну, он возьмет с собой библию.

Но если бы даже у каждого японского солдата в ранце за спиной была библия, то и тогда вряд ли бы удалось устранить опасность войны на Дальнем Востоке,— хотел возразить Сёдзо, но побоялся еще больше смутить своего собеседника и промолчал. А кроме того, сейчас, когда одновременно с Всемерным усилением военной муштры по всем многочисленным пропагандистским каналам все громче звучала проповедь о якобы особом характере японского государства, когда все яростнее трубили о превосходстве нации Ямато 138, на все лады превозносили «японизм» и все это с каждым днем приобретало все более явную фашистскую окраску, даже таких людей, как Сано и его друзья, несомненно, следовало рассматривать как антимилитаристски настроенных представителей учащейся молодежи. Они ссылались на «Мысли» и библию, но не называли те книги, которые будили раздумья о войне, те книги, которые несколько лет назад Сёдзо и его товарищи обертывали в бумагу, чтобы скрыть обложку, и прятали в самый угол на книжной полке. Синго и его приятели, возможно, даже и названий этих книг не знают. Неужели все вырвано с корнем и не осталось никаких следов?—думал Сёдзо, но он не смел вторгаться в эту область, и не стал задавать во-; просов. Настроение его омрачилось.

Они прошли вишневую аллею, обогнули обширную, высокую каменную террасу, на которой когда-то стояла сторожевая башня, пересекли заросший травой пустырь с торчавшими повсюду развалинами замка и затем спустились по широкой каменной лестнице, уцелевшей среди руин крепости. От подножия лестницы вниз по склону шла крутая дорога, прорубленная в известняковой горе и состоявшая из бесчисленного множества поворотов. Она представляла собой последнее из звеньев системы оборонительных сооружений, рассчитанной на упорную защиту замка от неприятеля.

Когда они подошли ко рву, сумерки уже сильно сгустились. Сёдзо всю дорогу внимательно слушал Синго и лишь изредка вставлял какое-нибудь замечание. У рва они расстались.

Таким образом, при этой встрече с Синго он вел себя столь же сдержанно, как и в поезде. Может быть, он не подумал о том, что само его общение с представителем враждебной семьи для таких людей, как его брат, Хорикава и другие, казалось более опасным, нежели если бы он указал кому-либо на запрещенную литературу и посоветовал ее почитать? Нет, Сёдзо не забывал об этом и знал, что подвергается риску. Он считал вполне естественными и чувства Хорикавы и остальных обывателей, поднявших весь этот шум, и негодование брата. Но он не испытывал никакого страха и не собирался им уступать. И вовсе не потому, что хотел показать свое отрицательное отношение к старинной нелепой вражде между двумя группировками в городе и объявить ей борьбу. Такого замысла у него не было. По привычке люди невозмутимо делают самые нелепые вещи. Пропасть, разделявшая семьи, казалась им такой же естественной и закономерной, как и наличие у каждой партии своей собственной вышки для прыжков в воду. Но, пожалуй, именно в силу своей естественности эта пропасть и была легко преодолима.

Сёдзо, конечно, мог бы все это объяснить брату, но, скорее всего, эти объяснения еще больше бы его рассердили. Сёдзо молчал, глядя в окно на пруд в садике, разбитом между складскими помещениями. Садик был небольшой, под соснами красовались