— Так когда мне подъехать? Прямо сейчас?

Если честно, после весьма яростного любовного сеанса я пребывал в приятном расслаблении и отправляться куда-либо у меня не было ни малейшего желания. Полный, полнейший облом!

Уласевич, кажется, уловил мое настроение — он помолчал, потом уже обычным голосом сказал:

— Впрочем, я, наверное, гоню лошадей, Эд… Не исключаю, что все это — игра больного воображения. Ты, как понимаю, чем-то занят?

— В общем-то — да, — соврал я. — Некоторые планы на этот вечер имеются, однако, я готов…

— Давай, Эд, встретимся завтра. Ближе к вечеру. День у меня забит под завязку, надо много чего порешать…

Я и сам не заметил, как провалился в теплую, зыбучую трясину дремы, которая совсем скоро перешла в крепкий, без каких-либо сновидений, сон. И проспал до позднего утра, не услышав даже настойчивого пипиканья будильника, по которому вставала Алина. Она, конечно, опоздала родиться на белый свет — ей бы жить в восемнадцатом или девятнадцатом веке, когда пышным цветом произрастал эпистолярный жанр. Я подумал так потому, что увидел на тумбочке записку: «Соня! Ты сам виноват, что остался без роскошного ужина. Но завтрак предоставит тебе отличный шанс наверстать упущенное. Курица в холодильнике — разогрей ее в микроволновке. Если курица не устраивает, съешь печеночные биточки плюс яичницу. Биточки получились очень нежными. Обожаю. Тебя, конечно. Алина».

Я громко, на всю квартиру, захохотал. Через полгода житья-бытья с такой заботливой подружкой у меня появится симпатичное авторитетное брюшко, а гардероб полностью придется обновить. Себе в убыток, конечно.

* * *

Вальдшнепов объявился у себя в прокуратуре лишь после обеда.

— Да, — ответил, — полчаса на встречу с вами выкрою. Когда? В шестнадцать ноль-ноль. Только не опоздайте. В половине пятого у меня выезд.

Мог бы и не предупреждать: я по натуре чрезвычайно пунктуален, хотя немецких кровей в нашем роду, если не ошибаюсь, нет.

Вальдшнепову я рассказал все, что мне было известно о Радецком и Блынском, а также о том, какую аферу с иконами я собираюсь провернуть вместе с Морисом Вениаминовичем.

— Хорошего живца вы закинули, — похвалил меня Владимир Юрьевич. — Ничего не скажешь — блесна что надо. Но позвольте полюбопытствовать, Эд, как вы вышли на этого проходимца?

Можно было, конечно, раскрыть секреты своей следственной кухни, но зачем я стану рассказывать о нашей взаимной симпатии с изящной и весьма сообразительной Зоенькой-официанткой?

— Владимир Юрьевич, как-нибудь потом, а? — несколько виновато предложил я, а следователь в ответ засмеялся. Потом уставился на меня лукавым испытующим взглядом:

— У каждого своя агентура, верно?

Я кивнул — Вальдшнепов попал в самую точку.

— Итак, вы предлагаете схватить их на горячем, — уже серьезно сказал он. — Знаете, ваш план мне нравится. Появляется шанс узнать, кто «крышует» Блынскому, обеспечивая его авторитетными, но липовыми заключениями. Опять же, наверняка у этих ребяток свои люди на таможне. Там крепкие профессионалы, которым не составляет особого труда отличить средневековый шедевр от какой-нибудь бездарной мазни. Значит, кто-то из них сознательно, за очень даже неплохие деньги закрывает глаза на то, что из страны уплывают бесценные раритеты. Что ж, вы придумали блестящий ход. А детали операции, так, чтобы комар носа не подточил, мы берем на себя. Когда негодяи окажутся в наших руках, постараемся «разговорить» их и в связи с делом Радецкого. Очень даже возможно, что его гибель — дело их рук. Вы молодчина, Эд!

— Не Эд, а Артур! — поправил я Вальдшнепова, предвидя, что тот сейчас удивленно вскинет брови. И точно, они моментально поползли вверх. — Да-да, маэстро Блынский знает меня под именем Артур… Зачем, скажите на милость, мне светиться как Эду Хомайко? Я, кстати, боюсь, чтобы ему в глаза не бросилось мое внешнее сходство с Модестом Павловичем.

— Ну, это вы преувеличиваете. Отыскать это сходство можно, лишь зная, что вы в кровном родстве. Но, может, я не прав, — развел руками Вальдшнепов, — ведь живого Радецкого я не видел. Что ж, Эд, вы правильно делаете, выступая под чужим именем. Не исключено, что владелец «Сальвадора» постарается навести о вас справки.

— Знаете, какая деталь меня смущает? Блынский, который, если не ошибаюсь, считает меня лохом, тоже, впрочем, опасается, чтобы я их не «развел». Он требует в залог то ли дорогостоящую икону, то ли несколько тысяч долларов. Если честно, иконами мне рисковать не хочется — мало ли как сложится ситуация, а крупной суммой денег я не располагаю.

— Не волнуйтесь, Эд, это мы возьмем на себя, — заверил следователь и посмотрел на настенные часы. Они уже показывали половину пятого.

* * *

Печеночные биточки, которыми я по милости Алины позавтракал, оказались слишком уж нежными — я проголодался так, словно с утра у меня во рту маковой росинки не было. В воображении живо возникла запеченная курица, которую я решил приберечь для нашего совместного ужина. Впрочем, до встречи с Уласевичем остается где-то час-полтора, и потому я решил отыскать небольшой ресторан, где кормят вкусно и недорого. Таковой нашелся неподалеку от Золотых Ворот — я заказал стейк, двойную порцию картофеля-фри и охлажденный «спрайт». Хорошо б пива или красного вина, но я за рулем. Похоже, моя «Ауди», как умелый лекарь, избавит меня от некоторых вредных привычек. Правда, расставаться с выпивкой мне не очень-то хотелось. Выход, однако, есть — почему б Алине не записаться на водительские курсы? Бедняжка! У нее сегодня крайне ответственный день — не ударить в грязь перед швейцарцами, которые, видимо, и не подозревают, какое судьбоносное значение имеет их визит для молодой украинской фармацевтической фирмы.

На Шулявке я попал в весьма приличную, минут на сорок, пробку. Воистину, житием-бытием нашим управляет некий закон по типу сообщающихся сосудов: там прибавляется, здесь убавляется. «Заруби на носу, Эд, — вслух произнес я, — собственные колеса в мегаполисе обязывают их владельца иметь не менее часа резервного времени».

Виноват я был (поздний обед в ресторане) или нет (непредвиденная автомобильная пробка), а только к Уласевичу заявился не ближе к вечеру, а вечером, когда уже хорошо стемнело. Впрочем, корить меня старик не стал — он сам только что переступил порог мастерской.

— Я, Эд, сегодня как белка в колесе, — пожаловался весело Георгий Викторович. — Встретился с одним искусствоведом, который закончил монографию, посвященную, представь на минуточку, моему скромному творчеству. Утрясли с ним кое-какие детали. Потом наведался в наш Союз. Дальше — Дом художника, в мае там откроется выставка киевских художников. Наконец, имел аудиенцию у настоятеля монастыря. Не ожидал, что отец Илларион окажется сегодня