– А сестричка твоя, слышь, – заговорила хозяйка, – все недомогает. Такая стала болезная.

– Что же с ней?

– Да все хворость нелегкая привязалась… С самого Покрова, слышь, болеет… Исчахла вся…

– Ведь она собиралась туда? В Польшу?

– Не слыхала я, свет ты мой, не слыхала.

Я быстро переоделся. Наскоро выпил чай с густыми сливками и отправился.

Почти бегом дошел я до монастыря, перескакивая через лужи или утопая в снегу. Монастырь смотрел еще серее и противнее. Я постучал в ворота.

Та же убогая сестра с молитвой отворила калитку и, прицокивая, спросила:

– Цово тебе?

И та же «мать Агапия» отозвалась на ее зов и подошла ко мне.

– Здравствуйте, мать Агапия! – сказал я, приподнимая фуражку. – Не узнаете меня?

Она как-то удивленно или испуганно отступилась от меня.

– Вы что же, к сестрице?.. Наведаться!..

– Да! Спросите мать игуменью.

Она смотрела на меня и не двигалась.

– Надо, чай, пойти спросить? – проговорила она тихо, смотря на привратницу, как будто недоумевая, идти или нет. Потом быстро обернулась и заковыляла. Я машинально пошел вслед за ней.

В сенях она остановилась.

– Вы побудьте тутот-ка, в сенцах-то, а я пойду спрошу…

– Пожалуйста, поскорее.

– Сейчас.

Она опять заковыляла, а я остался в сенцах и затем прошел в хорошо знакомый широкий коридор.

«Вот! – подумал я. – Четвертая дверь налево. Это ее дверь!..» Сердце сильно билось.

Ждать мне пришлось довольно долго. Я начинал терять терпение. Меня била лихорадка. Я уже прохаживался несколько раз по коридору, осматривал образки над дверями и останавливался перед заветною дверью.

– «Постучать или просто войти?.. Обрадуется или нет?.. Испугается… Что же они не идут?.. Поганые монастырские черепахи!.. Я наконец и скандал учиню».

В это время из глубины коридора вышла мать Агапия и с ней еще две монахини.

Тихо и робко они подошли ко мне и остановились молча, как раз перед дверью кельи Лены.

– Что же, – спросил я, – можно видеть?

И я уже протянул руку к двери.

– Да ее тут нетути, – проговорила торопливо мать Агапия и прислонила к двери руку.

– Где же она?..

– А в церкви уж.

– Молится?

Она ничего не ответила и пристально посмотрела на меня.

XVII

– Что же? Сойдемте в церковь. Ведь можно в церковь-то войти?

– Вот, – сказала она, указывая на рядом стоящую монахиню. – Сестра-сторожиха с ключом.

И «сестра-сторожиха», маленькая, худенькая, вся сморщенная и бледная монахиня, показала мне ключи, как бы в удостоверение, что она действительно «сестра-сторожиха».

– Зачем же церковь-то заперта? – спросил я. Но все три монахини, молча переглянувшись между собою, пошли по коридору. И я пошел за ними.

Вдруг «мать Агапия» быстро обернулась и спросила меня:

– Вы зачем же вдруг так приехали?..

– Я письмо получил… от сестры.

– Она вас звала?.. Проститься, что ль, хотела?

– Как проститься?.. Разве она уж уехала?

– Уехала! Х-м! – проворчала басом третья сестра, низенькая и толстая – точно черная глыба.

– Она ведь болела… Сильно болела… – начала мать Агапия. – Все ей плоше и плоше было. Целую зиму изнемогала… А тут, значит… к весне-то… Начала в путь собираться… в Польшу…

И она вдруг замолчала.

– Что же?.. – спросил я.

Но тут все три монахини остановились. Мы вышли уже на двор, а «сестра-сторожиха» как-то грустно покачала головой и тихо прошептала:

– Ах ты, болезный, болезный! Ницого-то не знаш, не ведаш. Горе како!

Ужасная догадка вдруг представилась мне так ясно, и сердце мучительно сжалось.

– Что же она?.. Умерла!.. – вскричал я, и голос у меня ослабел и оборвался.

– Вцера… в 10 цасов ноци преставилась… – тихо и внушительно проговорила мать Агапия и быстро зашагала вперед вместе с другими монахинями. Точно все они вдруг обрадовались, что тяжелое слово выговорено.

Я также пошел за ними, но в глазах темнело и голова кружилась. Я спотыкался…

Помню, я старался смотреть равнодушно кругом на тонкие голые рябины монастырского сада; на худую кошку, широко шагавшую по сугробам и лужам и отряхивающую свои лапки; на галок, сидящих целым длинным строем на длинной крыше. Я старался отвлечь мое внимание, рассеяться, но боль сердца не унималась.

Мы подошли к низенькой церкви, и «сестра-сторожиха» начала отпирать двери.

– У нас, знацит, тут другой есть ход-то – крытый, – толковала мне мать Агапия. – Да теперь там неслободно… Пройтить-то нельзя.

Я не понимал, что такое и для чего она мне толковала.

Ключ завизжал в замке, два раза щелкнул, и «сестра-сторожиха», прошептав: «Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» и перекрестясь, тихо отворила дверь.

Мы вошли под своды низенькой темной церкви. Это была та же церковь, в которой постригали мою Лену. Меня обдало морозным, могильным воздухом. Шаги мои глухо отдавались под сводами.

– У нас, знацит, – заговорила опять шепотом мать Агапия, – сестра постоянно цитает… над усопшей-то… да теперь отлуцилась в трапезу… Мы, знацит, церковь-то и заперли.

Я опять не понял ее толкования и смотрел на катафалк, стоявший посреди церкви, и на нем простой, деревянный, такой маленький, казалось мне, гробик.

Мы подошли к нему. На миг легкий туман застлал мне глаза. Я упал на колени и припал к полу. Я не чувствовал холода каменных, промерзлых плит, хотел молиться – и не мог. Я только повторял мысленно в глубине моего сердца, повторял одно и то же.

– Прости,