и прижал к себе, придерживая под подмышкой шпагу. Мартисса тут же усиленно забрыкалась, но она была слишком маленькой и хрупкой по сравнению с Эрнессом Вайталши. Вырваться категорически не удавалось, поэтому де Лоинз вскоре замерла, шумно выдыхая.

Отец, спокойно вытерпев ее потуги, наклонился к раненному уху:

— Ууу, кто это тут злится? — он довольствовался каждым произнесенным словом, блаженно прикрыв глаза и положив голову Марти на плечо. — Неужто сама Особенная любви — Мартисса де Лоинз? Твое доброе сердце так быстро бьется в приступе ненависти… Ах, вот неслыханная аномалия! Что же так тебя разозлило, о донна Велата[38]?..

Де Лоинз нахмурилась, начала говорить сквозь сжатые зубы.

— Они совсем потеряли свою человечность… — на некогда нежном лице Мартиссы выступили толстые желваки, только она завидела раскрытые пасти чудовищ. Она походила ныне на обозлённую сирену, бледную, с широкими зрачками и сморщенным острым носом. — Как они могут так обращаться со своими любимыми?.. Это же неправильно, отвратительно… Не должно быть такого, это тяжкий грех!..

К нашему ужасу, Мартисса действительно была зла. Зла на Отца, озверевших призраков, горе и разлуку. У меня появилось предположение, что весь этот хаос задел плачевные воспоминания в голове Марти. Я все еще помню, как она рассказывала о гибели Ризольда в Бермудском треугольнике; в ее голосе вместе с грустью слышалась еще и ненависть, будто она винила буйные шторма треугольника в смерти своего любимого. Да и поэмы де Лоинз писала для того, чтобы влюбленные были вместе до конца, сохраняли свою любовь друг к другу, а не меняли на Отца… И эти предательства раздражали Марти, как Особенную любви — глубокой, горячей и чистой. Джайван тому очередное подтверждение.

Отец принялся расслабленно кружить Мартиссу в танце. Он одной рукой сжал ее кисть и поднял, а второй вцепился в талию. Эрнесс улыбался, водя Марти по кругу среди дерущихся друг с другом пар. Она становилась все напряженней, хотя и старалась держаться. Ее точно терзало что-то невидимое, било в грудь, ударяло по вискам…

— В этих зверях умерла любовь, Мартисса, — промурлыкал Отец, выворачивая де Лоинз пальцы один за другим. — И в живых скоро умрет. Ведь все люди балабешки, коим свойственно хоронить любовь в трёх метрах под гнилой землей. Твои поэмы — сказки, былины для маленьких деток, которые все еще мечтают встретить принцев и принцесс. Потом они вырастут и тоже предадутся блуду.

Послышались болезненные хрипы со стороны Марти. Ее глаза остекленели, магические частички, казалось, вообще потухли.

— Неправда… — взмолилась она. — Ложь…

Эрнесс опустил Мартиссу. Одним легким движением выгнул ее спину так, что послышался громкий хруст костей. Де Лоинз пискнула, жмурясь. Платье ее смялось, шляпка неопрятно повисла. Отец не давал Марти и головы повернуть, заставляя смотреть на бойню. В уголках де Лоинз скапливались слезы, без них она не могла смотреть на весь происходящий ужас…

— К сожалению, любовь не вечна, — продолжал заговаривать он, усмехаясь. — Вскоре страх людей перерастет в тот же самый гнев, и тогда… от любви останется лишь жалкий пепел.

Отец затем поднял Мартиссу, царапая перстнями-когтями шею до крови. Он сузил глаза и промолвил:

— Так почему бы тебе не уничтожить всех, у кого больше нет сердца?

Потом Эрнесс медленно опустил побледневшую Мартиссу на землю. Не в силах распрямиться, с вывернутыми пальцами и кистями, она, натужная и накаленная, предстала перед народом. На де Лоинз смотрело сотни глаз, они ждали ее молвы.

На висках Мартиссы застыл пот, тело ее неистово тряслось, губы стали сухими. Она долго молчала и пристально наблюдала за монстрами и людьми: то супилась, то скалилась, сжимала до мозолей кулаки. Никто не понимал, что с ней происходило, мы с Эйданом и подавно, только пытались разглядеть хоть какие-то изменения в Мартиссе. Нас волновали вопросы: неужели Отцу так легко удалось сделать ее бесчеловечной? Неужели гнев полностью охватил ее большое сердце, и она сейчас же поделится своей новой силой с мертвепризраками? И только Отец с довольным видом чего-то выжидал, нюхая длинные волосы де Лоинз и тыча острием шпаги между лопаток.

— Дай Детям знак, Мартисса, — он указал на замерших в ожидании мертвепризраков, лукаво щурясь.

Вдруг Мартисса посмотрела на свой маленький кулончик с фиолетовым камушком посередине. Ее глаза широко раскрылись, она на мгновение перестала дышать. И чудовища с людьми перестали дышать вместе с ней.

— Я вспомнила, — вздохнула Мартисса робко, поднимая взгляд на народ. — Ризольд однажды сказал мне такую вещь: «Во всех можно пробудить любовь, даже если и кажется, что у кого-то ее совсем не осталось. Надо лишь постараться»…

Марти улыбнулась. Так нежно и ласково, что от нее повеяло приятным теплом. Тем, которым снабжает людей солнце… От этой улыбки сердце словно вновь забилось.

— Надо лишь постараться… — повторила де Лоинз, и ее кулон вдруг засветился нежным фиалковым цветом. Этот свет заставил зубастые растения сползти со зданий, от него высохла кровь на асфальте, развеялся зеленый туман… Он осветил всю левую сторону площади Сияния! — и тогда все будут спасены.

Неожиданно мертвепризраки, коих осветил свет Мартиссы, легли на землю, прямо рядом с людьми. Они сопели, пускали слюни, но теперь не нападали, только смотрели жалобно на живых. Кто-то из толпы осмелился погладить монстра по голове, и тот… замурчал?! Массивные туши чудовищ обмякли, они начали активно ластиться к ним, Массивные туши чудовищ обмякли, они начали активно ластиться к горожанам, пуская самые настоящие прозрачные слезы.

— Мартисса сделала что-то невероятное! — взвизгнула я, аж вытягиваясь на цыпочках.

— Сделала их котами?! — а у Эйдана чуть не упала челюсть.

Я фыркнула и легонько ущипнула его за ухо:

— Нет же, глупый. Пробудила в них любовь!

Люди сорвались на радостные крики, теперь они заплакали от окутавшего их счастья. Горожане покидали все палки и бросились обнимать мертвепризраков, не брезгуя касаться склизких тел с волдырями, не страшась острых клыков и когтей. Сиреневый свет сделал монстров совсем добрыми; их пасти сузились, сделались меньше лапы, тело перестало выделять яд. Смягчившиеся, мертвепризраки своими несуразными конечностями обнимали людей в ответ, между ними даже возникал еще один маленький тусклый огонечек. Будто зажигались сердца…

Мартисса оживилась, вновь стала румяной, с искорками в глазах. Она с трепетом рассматривала сияющий кулон, пока Отец с отвращением взирал на чудовищ, что больше не подчинялись его приказу растерзывать все и вся.

— Твой Ризольд в любой бочке затычка, — вздыхал Вайталши, безнадежно закатывая глаза. — Надо же было полюбить всей душонкой какого-то пирата… Продалась за черепашек и безделушку. Чушь несусветная.

— Его слова, сказанные когда-то на закате, спасли меня, не дали