— Понимаете, труд с незапамятных времен считался проклятием, наказанием за грехи. В поте лица добывать хлеб свой... «Труд», «трудно», «затруднение»... Труд при коммунизме утратит свой первоначальный смысл. Труд — это не трудно! Труд — это приятно! В самом деле, для чего и жить, как не для того, чтобы сказать все, что думается, сделать все, что умеешь? Труд — это смысл жизни, труд, — это наслаждение!

— Да, труд — это смысл жизни, труд — это наслаждение, — повторил Ильинский. — Я на себе познал это. Отнимите у меня право трудиться, возможность строить, изобретать — и я буду несчастнейшим из людей.

— Да, да! Ведь стирается грань между игрой и трудом. Труд — это самое увлекательное занятие, потому что в нем нет элемента принуждения. Писали гимны труду, а теперь труд стал гимном.

— А вы знаете, у вас есть литературная жилка! Честное слово, Наталья Владимировна права, я на вашем месте писал бы роман.

— Я же и говорю, что мечтаю написать книгу. Не роман, конечно, роман я хочу заставить написать Соловьеву. Вы как думаете? Мне, кажется, у нее ярко выраженные способности. Нужно только помочь ей. Кстати, мне кажется, Федор Константинович, что и искусство будущего очень будет отличаться от искусства наших дней. А? Как по-вашему? Музыка, музыка займет огромное место в жизни! Останется ли драма? Уцелеет ли опера? Интересно! А вот смеяться будут много и тогда. Правда? Значит, сохранится и шарж, и комедия...

— Да-а, — вздохнул Ильинский, задумчиво устремив взор перед собой, — коммунизм!.. А я вот недавно послушал разговор ночного сторожа у нас на заводе, дотошный такой старик. Он выспрашивал молодого чертежника, вышедшего из техбюро подышать свежим воздухом. Глядя на звезды, старик просил сказать, правда ли, что при коммунизме каждому можно будет брать все, чего душа хочет. Чертежник подтвердил, что действительно при коммунизме ни в чем не будут испытывать нужды. «И хоть шоколаду бери сколько хошь?!» — недоверчиво спросил сторож и пытливо поглядел на чертежника. По-видимому, в вопросе о шоколаде чертежник почувствовал себя не вполне подготовленным. Но он храбро ответил: «И хоть шоколаду», — мысленно прикидывая, сколько произрастает на земле какаового дерева. Сторож долго молчал и пыхал махоркой. «Навряд ли!» — сердито выкрикнул он и ушел в темноту к охраняемым им складским помещениям.

Байкалов ничего не сказал по поводу сомнений сторожа. Или он, поглощенный своими мыслями, не слышал рассказа Ильинского? А Ильинский продолжал:

— Мы с вами виноваты, Модест Николаевич, если есть еще такой ночной сторож, который сводит идею построения коммунистического общества к выдаче шоколада. Не так, конечно, упрощенно, но все-таки многие еще весьма туманно представляют себе, что такое коммунизм. Взять хотя бы замечательную формулу: от каждого по способностям — каждому по потребностям. Какой глубокий смысл! И уж, конечно, речь здесь идет не о потребительской кооперации! Отдать всего себя, все богатства души, все порывы, все вдохновение — вот что такое «от каждого по способностям»! Это не членский взнос, это служение людям. А «каждому по потребностям?» Какие слова! По-треб-но-сти! Сколько потребуется, сколько нужно!

Оба они помолчали. И вдруг Байкалов сказал, показывая этим, что он слушает внимательно, а вовсе не поглощен своими мыслями:

— Да-а... Много еще нужно работать с людьми.

Он думал о том, что надо будет зайти на завод, потолковать с народом, и не зайти, а заходить почаще, вообще больше говорить с людьми, объяснять, и не на собраниях, а повседневно, запросто, на жизненных примерах и случаях.

Ильинский опять тихо заговорил:

— Не знаю, испытываете ли вы мучительный стыд... и досаду... и сердце сжимается... и закричал бы на него, и заплакал бы... когда вы видите человека темного, дремучего... глыбу какую-то, а в то же время ведь человека! Ну вот взять хотя бы этого, который спрашивает, будут ли давать при коммунизме шоколад... (Я вспомнил — Ерасичев его фамилия. Иван Ерасичев! И на черта ему шоколад? Он только водку любит!) Но как же так мы его проморгали? Почему же он ходит — такой первобытный — в наши дни конгрессов мира, атомной энергии? Мне это очень больно, и не знаю, что бы сделал, только бы вызволить его из беды, вытащить из ямы и сказать ему ласково-ласково: «Товарищ ночной сторож, ведь ты же человек, давай, брат, вместе разберемся во всем и наведем и в сердце, и в голове порядок!» Что греха таить: таких, как этот Ерасичев, у нас, к сожалению, предостаточно. И надо им помочь.

— Я знаю одно, — твердо сказал Байкалов, — что человечество, которое умело быть таким несчастным, сумеет стать и счастливым. Я уверен в этом! И теперь это не мечты, не фантастика, не дело столетий, это буквально завтрашний день.

Так часто беседовали они. Но в этот день, десятого марта, оба были заняты своими делами и не встречались. Это был деловой, будничный день на стройке. Недавно закончена была линия железной дороги до самого Аргинского перевала. Шла отделка станционных построек, двигались строительные материалы туда, дальше, за горный перевал... Заканчивались работы на тоннеле.

Десятое марта был самый обыкновенный день. Он ничем другим не был бы достопримечателен, кроме разве того, что в этот день стояла изумительная погода. По трассе шли один за другим балластные поезда. Белый дымок над паровозной трубой таял в глубоком пространстве. Где-то звучала песня. Где-то бригадир протяжно выкрикивал: «Раз — два — дружно!».

Словом, это был обычный трудовой день. И можно было бы не останавливаться так подробно на его описании, если бы именно с этого дня не начались события, которые так взволновали многих строителей Карчальской магистрали.

2

Итак, это было десятого марта. Скорый Москва — Владивосток подходил к Лазоревой. Еще не сдерживая скорости, мчался он, вздрагивая на стыках рельсов, еще не видно было семафора.

Единственный пассажир купе мягкого вагона уже застегнул чехол своего чемодана и надел шинель поверх кителя с красными кантами железнодорожника. Штундель стоял в купе лицом к окну, стараясь разглядеть в вихре движения станцию Лазоревую — место, где он, по поручению своих хозяев, должен был дать генеральное сражение.

Блэкберри предоставил в его распоряжение довольно подробные сведения о некоторых руководителях Карчальской стройки. Кроме того, в портфеле убитого ревизора оказалось немало всевозможных заметок, указаний, выдержек из различных документов и докладов. Недаром он потрудился над всеми этими бумагами!

А произошло