Погруженная в эти думы, Елизавета Лавровна не заметила, как оступилась и оказалась в яме, запорошенной снегом вровень с краями. Мгновенно валенки ее наполнились неприятным холодком. Одна варежка глубоко застряла в снегу. Как ни искала она ее в этой неумышленно расставленной предприимчивыми глинокопателями ловушке, но найти не смогла. «Занесла нелегкая», — прошептала Елизавета Лавровна, стараясь выбраться из ямы и прислушиваясь к глухим паровозным гудкам, доносящимся со станции. Яма оказалась на редкость глубокой. Казакова взглянула вверх и увидела, что оттуда на нее смотрит кто-то большой и темный.

— Руку! — вдруг раздался над ее головой приказ этого темного.

Елизавета Лавровна протянула иззябшую левую руку вверх и в ту же секунду слабо ойкнула: ее пальцы словно бы стиснули шероховатые металлические клещи.

— Благодарю вас, — сказала судья, почувствовав под ногами тропу. — Надо бы снег из валенок вытрясти… Вы меня подождите: ведь нам, кажется, по пути.

— Ну, ну, вытряхивайте… Елизавета Лавровна, если не ошибаюсь, — услышала Казакова грубоватый мужской голос. Она старалась рассмотреть стоявшего рядом человека, но кроме поднятого воротника полупальто да сдвинутой на затылок шапки ничего не могла увидеть.

— Долго ждал встречи, а еще минутку подождать могу, — продолжал между тем мужчина.

— Ходров? — вдруг вздрогнула Елизавета Лавровна, мгновенно позабыв о валенках, в которых уже начал таять снег.

— Он самый, — зло усмехнувшись, как показалось судье, подтвердил мужчина.

Елизавета Лавровна инстинктивно отступила назад, мысленно перенесясь в недалекое прошлое… Ее маленькие кулаки сжались так, что хрустнули пальцы. Но что она могла ими сделать с этим могучим и темным человеком, который когда-то пообещал встретиться с ней на узенькой дорожке.

Почти в каждом рабочем поселке есть или были этакие ухари-молодцы, которым иногда, как говорят, море по колено. Вокруг них, порой, увивается несколько молодых парней, считающих «геройством» бить стекла в квартирах и сквернословить в клубах. Если их вовремя не одернуть, не остановить, то это обычно для них кончается плачевно.

В Сосновом Женька Ходров и был именно таким.

На лесопилке, где работал Ходров, частенько можно было слышать:

— Хулиганит парень.

— Почему милиция не возьмется за него?

А некоторые просто отмахивались:

— Пускай. Женится — остепенится.

Подружки Нюшки Удальцовой, за которой Ходров приударял, удивленно спрашивали ее:

— И не страшно тебе, Нюшка?

— А чего бояться-то? — смеясь, в свою очередь задавала вопрос она.

— Да ведь пьет… Как жить-то с таким будешь?

— И не собираюсь.

Но, придя домой, Нюшка частенько задумывалась о своей дружбе с Женькой. Ей он нравился. Она все время собиралась с ним серьезно поговорить, но так и не собралась. И Женька Ходров докатился до скамьи подсудимых. А произошло это так.

Однажды в клуб во время танцев прорвалась группа Женькиных дружков. Во главе их — Ходров.

— Нашу! — рявкнул он гармонисту, осаживая руками голенища хромовых сапог.

— Нынче ваших здесь не играют и не танцуют, — подойдя к нему, сказал невысокий веснушчатый парнишечка.

Он это сказал очень спокойно, но и очень твердо. Женька даже опешил сначала, а потом расхохотался:

— Ха-ха-ха… Ай, моська… Ха-ха-ха…

Но он смеялся напрасно. После того, как в его защиту дружки хотели пустить в ход кулаки, им всем пришлось скатиться по ступенькам лестницы. Хотя это было и невысоко, но страшно обидно. После этого они сходили в дежурный магазин и повторили нападение на клуб. А потом…

Суд заседал при переполненном зале того клуба, где и произошла вся эта печальная история. На скамье подсудимых Ходров держал себя нагловато, сидел нога на ногу, щурил карие глазки, как бы говоря: «Посмотрим, что из вашей затеи получится».

Один за другим проходили свидетели. Невысокий веснушчатый парнишечка вышел вперед и доложил так:

— Да, Ходров бил стекла, ругался, бросился на меня с ножом… Мне его за это просто жаль…

Он это сказал тихо и как-то печально. Но слова его неприятно задели подсудимого.

— Брехня все! — выкрикнул Ходров. — А вы, мамаша, кончайте канитель. И учтите, что не век мне сидеть придется…

«Неужели это конченный человек? — думала Елизавета Лавровна в совещательной комнате. — Он даже не осознал своего преступления… Нет. Ведь ему только двадцать лет. Но мой долг оградить общество от хулигана. Там займутся его воспитанием…».

Когда зачитали приговор, подсудимый вздрогнул, словно ударенный плетью.

— Пять лет…

Но он вспомнил, что надо «держать фасон» до конца и деланно веселым голосом крикнул:

— До скорой встречи, судья!

…И вот они встретились.

Елизавета Лавровна пристально вглядывалась в стоявшего напротив мужчину, и мысли одна за другой проносились в ее голове: «Совершил побег… Специально шел сзади по пустырю… Кричать? Но какой смысл? Кто услышит твой голос в такую заваруху?..»

— Испугались?

Ходров отогнул воротник полупальто и подставил ветру круглое лицо с чуть вздернутым носом. Руки его были по-прежнему в карманах.

— Ничуть, — овладев собой, спокойно ответила Казакова. — Я просто рада за вас.

— Вы правы. Пятигодичный «вуз» окончил за три года, — тихо произнес Ходров и задумчиво добавил: — В этом учебном заведении учат основательно, навею жизнь… В клубе вас сегодня слушал…

— А все же в валенке что-то многовато снегу набралось, — вспомнила вдруг судья и, опершись на левую руку Ходрова, сняла один валенок.

— Вытряхивайте его оттуда скорей, Елизавета Лавровна. Я вас до станции провожу. Ведь нам, действительно, теперь по пути…

ЛЮДМИЛА СЕРГЕЕВНА

Она была очень уравновешенная женщина. Никогда не нервничала, не терялась, как некоторые молодые врачи. Предупредительная с сестрами, ласковая с заболевшими детьми, она нравилась всем, кто ее знал или хотя раз с нею встречался. Одним словом, Людмила Сергеевна относилась к тем людям, которые при первой же встрече завоевывают ваше доверие. С ней было легко работать, особенно во время ночных дежурств. Получив вызов, она быстро собирала медицинскую сумку и шла к ожидавшей у подъезда машине. Вернувшись с какой-нибудь дальней окраинной улицы, молча ставила ту же