То зимой, а сейчас…

Уже на полпути Ягодкин израсходовал весь запас отборных ругательств, на которые был большой специалист. Он клял начальника орса, себя, что поддался уговорам, что не надел на колеса цепи, недобрым словом поминал кокшеньгцев, которые, как ему казалось, слишком много едят и мало работают. Особенно доставалось дороге и дорожникам.

Проклятая дорога! Рытвины, ухабы, утыканные переломленным пополам колодником полусгнившего настила, представляли сущее бедствие для машины. Осенью все эти колдобины заполнялись жидкой грязью, а теперь были скрыты мерзлой коркой. Кажется, что выдержит земля, а сунешься — вставай на зимовку, жди, когда тебя снимет трактор. Колеса буксуют, зарываются в землю до дифера. Да и стороной их не объедешь: справа и слева вплотную к дороге подступает темный, как ночь, и частый, как костяной гребень, упругий двадцатиметровый сосняк.

Ягодкин то и дело вылезал из теплой кабины трехтонки, осматривал опасные места, ковырял землю: выдержит ли? Но промерзла она еще плохо, на какие-нибудь полштыка лопаты. Шофер поправлял брезент, прикрывавший в кузове мешки с мукой, вновь залезал в кабину, нажимал на стартер, включал скорость и, разогнав трехтонку, бросал ее навстречу опасности. И сколько раз эта дерзость выручала его! И Кокшеньга, эта маленькая черная точечка на леспромхозовской карте, все приближалась и приближалась…

Но вот уже почти в конце пути машина на полном ходу как-то странно вздрогнула и резко остановилась. Шофер ударился грудью о руль и инстинктивно выжал газ до отказа. Надсадный рев мотора стократным глухим эхом отозвался в вершинах столетних сосен. Ведущие колеса забуксовали и, взломав мерзлую корку земли, все глубже и глубже зарывались в мягкий грунт. Ягодкин понял, что раскачивать машину бесполезно, чертыхнулся и вылез из кабины.

Морозец крепчал. С неба некстати посыпалась снежная крупа; она дробно ударялась о твердую поверхность дороги, подпрыгивала и скатывалась в глубокие колеи. Темень вокруг — глаз выколи. «Если подует ветер, быть пороше, — мелькнуло в голове Ягодкина. — Это хуже: скроются от глаз предательские рытвины. Что же делать?

Шофер сбросил ватник. Слазил под машину. «Всего какой-то паршивый метр не дотянул. Надо попытаться», — решил он. Ягодкин приподнял домкратом задний мост, подкопал под колесами. Когда он стал подсовывать хворост под баллоны, трехтонка неожиданно сорвалась с домкрата и силой всей своей тяжести вдавила левую руку в землю. Водитель дернулся всем телом от страшной боли, но не закричал, а как-то надсадно ойкнул и чуть не потерял сознание.

Ягодкин мучительно пытался освободить руку, но ему это не скоро удалось. Боль сначала не позволяла сделать ни одного движения, потом она начала затихать, а сердце шофера вновь стало наливаться неприязнью ко всем, кто был прямо или косвенно виновником этой трижды распроклятой поездки. Наконец, резко дернувшись, он освободился от смертельного рукопожатия. Включил фары, при их свете осмотрел пальцы, пробовал ими шевельнуть — немножко получалось.

Привалившись к закиданному грязью крылу машины, водитель немного отдохнул и опять взялся за домкрат… Он был очень зол и настойчив, этот кареглазый леспромхозовский шофер.

…В восемь часов утра лесозаготовители Кокшеньги, как всегда перед уходом на делянки, собирались у конторы. В это время их внимание привлек выползший из леса, вплотную подступавшего к поселку, грузовик. Машина медленно подкатила к сосновому домику и сразу же была окружена рабочими. Кто-то уже лез под брезент, кто-то открывал дверцу кабины…

— А ну, покажите мне этого героя, — вдруг раздался голос начальника лесопункта Терентия Хохолкова, бородатого мужчины лет пятидесяти.

Ягодкин нехотя вылез из машины и, стоя у подножки, исподлобья смотрел на окруживших его людей.

— Ах, мать честная, проехал, а… Молодец! А мы, грешным делом, приготовились еще недельку одними крупами харчиться. Ну, большое тебе от всех нас спасибо, — и Терентий Хохолков крепко пожал руку водителя. Затем его руку пожали мастер леса Николай Костров, раскряжевщик Никита Волков, электромеханик Семен Плахин… И по мере того, как к водителю подходили с добрыми улыбками эти простые и мужественные люди, сердце его, задубелое от ожесточения, казалось, оттаивало. На усталом лице появилась теплая улыбка.

— Ну, вторую руку мне еще испортите, черти, — добродушно-грубовато говорил он, пробираясь в контору.

Через пять минут Ягодкин уже кричал в телефонную трубку:

— Кто это говорит?.. Федор Евгеньевич?.. Ага… Порядок. Отгул? Ну нет. Через час выезжаю обратно. В случае чего — вышлите трактор…

ВСТРЕЧА НА ПУСТЫРЕ

Поселок Сосновый делился на две части большим пустырем, изрытым и заваленным кучами строительного мусора. Летом пустырь буйно зарастает репейником, крапивой и чертополохом. И единственными обитателями его бывают проказницы-козы, которые выходят из зарослей сплошь увешанные плодами этих проклинаемых поселковыми жителями растений.

Зимой, для сокращения пути, по пустырю натаптывается тропинка. Но ею пользуются только в дневное время. Как-то жутковато ходить здесь поздними зимними вечерами, а особенно ночью. Холодный ветер больно бьет по лицу, грубо хватает за плечи, силясь свалить с ног. Раскачиваются сухие будылья репейника, словно пики волшебного вражеского войска. Изредка в зарослях жухлой крапивы тоскливо пискнет мышь-норушка, затем скроется под снегом — и опять ни одного живого звука.

В один из таких метельных вечеров по пустырю шла Елизавета Лавровна Казакова, народный судья и депутат Сосновского поселкового Совета. Она проводила в клубе беседу с избирателями, задержалась и теперь, то и дело оступаясь в снег по колено, спешила на станцию, чтобы с последним поездом уехать домой в райцентр. Порывистый встречный ветер теребил концы пухового платка Елизаветы Лавровны. Выбившаяся из-под платка седая, залепленная снегом прядь волос неприятно щекотала лицо. А впереди — темная муть ночи. На столбах, выстроившихся по окраинам пустыря, не горела ни одна электрическая лампочка; их еще с осени перебили из рогаток поселковые недоросли.

Елизавета Лавровна шла и думала о недалеком будущем этого пустыря. Он представлялся ей совсем иным: залитым множеством электрических огней, отражающихся в холодном зеркале. Ей уже казалось, что она слышит стук хоккейных клюшек и веселый смех катающихся на коньках ребят и девчат. Она добилась, чтоб с весны здесь началось строительство стадиона. Об этом Казакова не забыла сегодня сообщить своим избирателям.