Вечером я долго сидел на крыльце, ожидая Машу, но так ее и не увидел. А через несколько дней за нашими жильцами пришла машина, и они уехали неизвестно куда…

С тех пор я люблю незабудки. Разбросанные в травах, они поодиночке кажутся брызгами июльского неба, а собранные в букет, похожи на голубое пламя. Обращаться с ними надо очень осторожно. Нежные и хрупкие, эти цветы могут сломаться или завянуть от одного грубого к ним прикосновения.

В КОНЦЕ ЯНВАРЯ

В конце января корреспондентские дела забросили меня в отдаленный Кленовский сельсовет. Ясным морозным утром шел я из деревни Епифаново в Горловку, где жил председатель колхоза «Утро». Дорогу успели накатать, и идти было легко и приятно. Навстречу мне попались две подводы, мчавшиеся во весь дух. В санях стояли краснощекие парни, неистово крутили вожжами над головой и ухарски гикали. Я едва успел отскочить в сторону.

Скоро я догнал густо заросшего медной щетиной старика в дубленом полушубке. Он стоял на дороге, склонив голову и разговаривая, по-видимому, с самим собой.

— Обратите внимание, дорогой товарищ, — произнес старик, — вот она, бесхозяйственность-матушка, — и он пнул что-то серое, чуть припорошенное сыпучим снежком. — Видите, мешок и мешок почти что новехонький. Эти краснорожие, что навстречу нам пронеслись, из саней выбросили… Пашка Хрипов да Мишка Горюнов за овсом для свиней подались.

— Утеряли, небось, — высказал я предположение.

— Это все равно, — отрубил он. — Выбросили или утеряли — один черт. Вот оно, радение за общественное добро.

Гнев старика был, конечно, справедлив, но волноваться тут особенно нечего: мешок-то найден. Я сказал об этом.

— Ну, нет, — возразил он, еще раз пнув носком черного валенка мешок, — подбирать я не намерен. Не я терял, не я и в ответе буду.

Я внимательно взглянул на странного человека: шутит он или нет. Судя по его колючим глазам и дерзко выставленной из воротника медной бороденке, понял, что не шутит. Определить его возраст было довольно-таки трудно. На вид можно дать лет шестьдесят, а остриги, — может, сорока не наскребешь.

— Н-нда, вот она, бесхозность наша, — опять произнес старик, намереваясь продолжить путь.

— Но, позвольте… — остановил я его.

Старик, подумав несколько секунд и искоса взглянув на меня, нагнулся, подцепил заскорузлой рукавицей, словно крюком, мешок, сунул его под мышку, тихо чертыхнулся насчет бесхозности и решительно двинулся вперед.

— Не в мешке тут загвоздка, — пройдя шагов тридцать, заговорил он снова. — А во всем, можно сказать.

— Неужели?

— Решительно.

— А именно?

— Взять ферму к примеру. Видано ли, чтобы на зиму телятишек оставлять. Сено только сожрут. Раньше добрый хозяин ни одну лишнюю голову зиму кормить не стал бы. Подошла осень — нож в горло. Потом лежи зиму на печи да говядину жуй. Вот как раньше делали.

— Так ведь выгодно откармливать бычков и телочек, — начал разъяснять я своему спутнику. — Подрастут — больше затянут весом. Хорошие хозяева именно так и поступают. А с кормами, я слышал, у вас неплохо.

— Зато на трудодни сена не дали, — опять рубит он, продолжая мерять зимнюю дорогу.

— Косить для своих коров каждому было разрешено.

Он остановился, удивившись, видимо, моей осведомленности, перебросил мешок под другую руку, спросил:

— Уполномоченный?

— Вроде того, — ответил я.

— А все же раньше на трудодни сена давали.

Больше мы не проронили ни слова. Только подходя к самой Горловке, мой спутник с какой-то неприязнью произнес:

— А вон и председатель у телятника стоит… Полторы тыщи рубликов получает.

Ивана Семеновича Подключникова я немного знал. Приходилось встречаться в областном центре. Это был только что вышедший из комсомольского возраста человек. Агроном по образованию, он по собственному желанию сменил канцелярию управления сельского хозяйства на живую практическую работу. Под его руководством хозяйство за один только год далеко продвинулось вперед. Подошли, поздоровались.

— Что ж это вы, Макар Денисович, опаздываете, — упрекнул Иван Семенович старика в овчинном полушубке.

— Не заведенный, чтоб сутками крутиться, — ответил тот и прошел в ворота телятника.

— Заведующий фермой, — пояснил Подключников и почему-то сплюнул. — Кстати, пройдемте туда. Маринке надо премию выдать. Маринка — это телятница наша, — с гордостью пояснил он. — Сорок шесть голов выпоила и, заметьте, ни одного падежа не было.

В телятнике было чисто, светло и сухо. В аккуратных беленых клетушках топталось, мычало и помахивало хвостами разномастное поголовье молодняка. По длинному коридору расхаживала девушка лет восемнадцати в белом халате. Она раздавала корма, ласково поглаживая тянувшиеся к ведру влажные мордочки. Облокотившись на одну из переборок, стоял завфермой и отбивался заскорузлой рукавицей от теребивших его телят.

— Идолы, ножа на вас нет, — ворчал он.

— Ну, Марина Николаевна, выбирай себе премию, — сказал Иван Семенович девушке. — Согласно прошлогоднему решению один тебе полагается.

Маринка опустила черные ресницы, задумалась.

— Макар Денисович, которого отдаете? — взглянул председатель на заведующего.

— А мне все равно, — равнодушно протянул Макар Денисович. — Пусть берет хотя бы вот этого, — махнул рукавицей он в сторону белолобого весельчака. — Упитан в меру. Славная телятинка получится.

— Этого? — глаза Маринки как-то испуганно вскинулись на председателя. — Ведь я его… на печке в марте выхаживала.

— Ну, этого, — Макар Денисович указал на соседнего телка.

Маринка опять задумалась.

— Жалко? — спросил Иван Семенович.

— Жалко, — вздохнула она. — Его с пастбища мы принесли… чуть живой был…

— Беда мне с тобой, Маринка, — сказал Иван Семенович.

Маринка обошла весь телятник, постояла у каждой клетушки, потом решительно приблизилась к нам и вдруг опять потупила голову.

— Ну?

Она отрицательно покачала головой.

— Деньгами возьмешь? — спросил Иван Семенович.

— Спасибо, — в серых глазах девушки были облегчение и благодарность.

— Это тебе спасибо, — улыбнулся председатель. — Я знал, Маринка, что ты так и поступишь. Колхозу этот телок пригодится: на откорм поставим. Верно, Макар Денисович?

Макар