медленно по раскаленным рельсам, сверкавшим в лучах горячего солнца, каким оно бывает в это время года на юге Кюсю в третьем часу дня. Слева по ходу поезда из окна виден был залив. Временами он скрывался за каменистыми горами.

Они проехали.уже несколько туннелей. Остался еще один. Скоро они будут дома. На открытой, усыпанной галькой платформе последней перед Юки станции стояли несколько человек. Это были партийные соратники Киити, решившие встречать его здесь, потому что ехать в Камада им не советовали. Как только поезд остановился, они с шумом ввалились в вагон. Среди них были и трое его друзей.

— Привет! Привет! С благополучным возвращением! — раздавалось со всех сторон.

— Слава богу! Наконец-то! Долгонько они вас там продержали.

— Да, пришлось вам хлебнуть горя за нас всех! Спасибо вам!

— Смотрите-ка! Мы беспокоились, что наш лидер там похудеет, а он, наоборот, даже поправился!

На местном диалекте с его характерной отрывистой интонацией, благодаря которой самый обыкновенный разговор со стороны кажется перебранкой, можно было без всякого стеснения высказывать самые напыщенные приветствия и изъявления благодарности, примешивая к ним известную толику лести и угодничества.

Киити перестал хмуриться, и впервые за все это время в глазах его засветилось что-то похожее на радость.

Выпятив грудь и размахивая белым веером, он в ответ на приветствия произнес целую речь. Он подчеркнул, что никакой благодарности не заслужил, что он лишь выполнил свой долг, бремя которого добровольно взялся нести, и что именно он должен благодарить всех и извиняться за беспокойство и хлопоты, которые причинил.

В Юки на вокзал явилось еще больше встречающих. А на следующий вечер в доме Киити был устроен званый ужин, который превратился в настоящий банкет. Когда была откупорена большая бочка старого сакэ и вино развязало языки, голоса зазвучали воинственно и стало шумно. Главной темой разговоров были, конечно, выборы. Начали с того, что выборы весной этого года вообще проводились по-дурацки, и кончили, как полагается, ожесточенными нападками на коварные происки минсэйтовцев и поношением их главаря Ито.

Все единодушно утверждали, что эти выборы были не чем иным, как состязанием в покупке голосов противника. Какая бы у вас ни была прочная база, но, чтобы она не расшаталась, нужен цемент в виде пачек казначейских билетов. И никакие «упорядочения выборов», «укрепления законности» и прочие выдумки не смогут этого изменить. Минсэйтовцы не меньше пользовались таким цементом, а пострадали только сэйюкайевцы. Это еще больше разжигало их давнюю ненависть к противнику. Пройдохи! Жулики! Они привыкли подличать на каждом шагу, поэтому и умеют выкручиваться из любой беды!

Вообще-то сэйюкайевцы были недовольны своим нынешним лидером, у которого не было ни способностей, ни размаха, ни солидности его отца. Но сейчас они были преисполнены сочувствия к нему. Это было похоже на то сострадание, которое некоторые из них испытывали к расстрелянным молодым офицерам.

Виновник торжества горделиво восседал среди гостей, подпирая спиной колонну парадной ниши в зале, где они собрались.

Ниша была украшена выдержанными в темно-зеленых тонах пейзажами Тикудэна; таких хороших картин не было ни в одном доме Юки, и уже по одному этому можно было судить о том положении, которое занимал дом Канно.

Хозяин чокался с гостями и пил наравне с ними, стараясь не уронить своего достоинства. Он не преминул произнести речь, состоявшую из громких фраз, как и подобает лидеру партии.

— Ничего! Судьба улыбается всем по очереди. Улыбнется она и нам, мы еще сумеем отомстить врагу! Не будем унывать! Выше головы! Сплотимся еще теснее, и тогда мы горы сдвинем!

Но когда гости разошлись, он завалился в спальне на постель и, тяжко вздыхая, начал скулить и ругать всех своих приятелей, называя их пропойцами и пустобрехами.

Так же как его покойный отец и младший брат, он при случае мог выпить немало, но вообще вина не любил. И все же ему часто приходилось выпивать. Вся эта братия частенько наведывалась к нему: кто—поделиться радостью, кто —пожаловаться на свое горе, и по каждому поводу нужно было выпить. А те только и искали повода.

— Ты думаешь, почему они вчера мне устроили такую встречу? Просто надеялись на хорошую выпивку сегодня! Шайка пьяниц! — жаловался он жене.

Сакуко всегда считала, что всю эту публику, которая вечно здесь толчется, притягивает, как магнит, только даровая выпивка или какая-нибудь другая корысть. Дела для них — только предлог. Она не выносила их наглости, не то что прежние терпеливые «матушки-хозяйки», и не скрывала своего недовольства. Но после всех пережитых волнений их участие и сочувствие казались ей искренними, а те, кто эти чувства выказывал,— милыми и близкими людьми. И она сказала мужу, что напрасно он всех подряд порочит.

— Ого! Если уж и ты так сильно изменилась, значит, я действительно долго отсутствовал,— ухмыльнулся Киити.

— Но ведь они все это время так беспокоились за тебя! Словно за себя самих! Как же можно не благодарить их за это?

— Благодарить? Ну, уж если на то пошло, не я их должен благодарить, а они меня. Я там страдал, мучился, а они тут жили в свое удовольствие. Ты думаешь, это благодаря кому?

— Но все-таки...

— Ладно, хватит! Ведь все равно, что бы я ни сказал, ты скажешь наоборот! — оборвал жену Киити и повернулся к ней спиной.

Дома Киити вел себя по пословице: в своей конуре каждая собака — лев. Он не терпел возражений и по любому поводу впадал в тон капризного диктатора. Если бы он не спал сейчас на свежих, прохладных полотняных простынях с женой, с которой так долго был разлучен, он, возможно, еще не скоро забыл бы те проклятые ночи, когда насекомые не давали ему сомкнуть глаз.

Через неделю Киити поехал в Токио. Ему нужно было встретиться с Таруми и депутатом парламента Хаясэ. Хотя в тюрьме он и злился на них, обвинял в лицемерии и предательстве, но сейчас необходимо было с ними повидаться. Нужно было заставить их нажать где следует и добиться либо прекращения дела, либо благоприятного решения суда. Таруми и Хаясэ приняли его, как самого желанного гостя. Оба деятеля сочли нужным похлопать его по плечу, они хотели, с одной стороны, как-то вознаградить его за то, что он пострадал, а с другой — предотвратить трещину в том фундаменте, на котором в конечном счете покоилось и их собственное благополучие. Вернулся Киити в прекрасном настроении.

Он с гордостью рассказывал о своей поездке, восторгаясь и отелем, в котором жил,