— В Симоносеки. А вы? — ответил он, стараясь быть любезным.

— Я тоже. Нужно заглянуть в «Енэхан».

Хорикава, владелец старинной фирмы в Юки, торговавшей рисом, назвал маклерскую контору своего симоно-секского контрагента. Расплывшись в улыбке, он добавил:— А потом думаю съездить в Хиросиму. Хочу побывать там на митинге.

В это время политические партии проводили в провинции массовые митинги, считая это одним из методов борьбы против фашизма. Сёдзо знал из газет, что сегодня такой митинг состоится в Хиросиме. Туда должны были съехаться представители всех центральных провинций Японии.

— Когда же он начнется?

— Назначено на два часа дня. Хочу побыстрее управиться с делами и прямо туда, а то опоздаешь к открытию.— Потеснив молодую кореянку с ребенком за спиной, одетую в грязноватое бледно-голубое чима, он уселся рядом с Сёдзо.— Минсэйтовцы недавно устроили грандиозный митинг в Кумамото. На нем присутствовали в полном составе все деятели этой партии во главе с председателем. Не желая отставать от них, сэйюкайевцы решили провести свой митинг в Бэппу. Там соберутся представители со всего Кюсю,— рассказывал Хорикава.

Сёдзо вынужден был слушать разглагольствования этого торговца и заядлого политика, пока пароход не причалил к берегу.

От пристани к железнодорожной платформе вел туннель, и пассажиры ринулись в него, стремясь хоть на шаг опередить один другого, чтобы раньше сесть в поезд. Началась толкотня. Хорикава скоро затерялся в толпе, но кореянка почему-то все время держалась возле Сёдзо.

Выйдя из вокзала, он остановился, чтобы купить сигарет, и, когда опускал сдачу в карман, нащупал телеграмму, полученную от Кидзу. Его вдруг охватило сомнение: не перепутал ли он день условленной встречи? Отель «Санъё», где они должны были увидеться, находился как раз против вокзала. Но назначена ли встреча именно на сегодня?

Он задержался у лотка с бананами и, достав телеграмму, прочитал: «Пятнадцатого жду до полудня Симоносеки отеле Санъё Кидзу». Нет, все в порядке. И снова в голове замелькали те же мысли, что и вчера, когда он получил эту телеграмму. Сёдзо вошел в отель, узнал, что Кидзу остановился в номере 53, на втором этаже, но не пошел наверх, а попросил дежурного позвонить по телефону. Вдруг Кидзу приехал сюда не один? Вскоре на крутой лестнице показались носки новеньких, шоколадного цвета ботинок, а затем он увидел Кидзу, почти бегом спускавшегося к нему.

— О, все-таки приехал! — воскликнул Кидзу, улыбаясь и показывая свои ослепительно-белые зубы.— А я все думал — приедешь или нет? Ну, пойдем! — И он потащил Сёдзо к выходу.

— Ты куда?

—- Не будем же мы разговаривать в вестибюле!

— Конечно, но я хотел спросить: ты едешь куда-нибудь по делам своей газеты?

— Нет, с газетой покончено. Теперь я еду за границу.

— Да ну!

— Ха-ха-ха,— засмеялся Кидзу, глядя на удивленное лицо Сёдзо.— Только не в Лондон и не в Париж. Если я тебе скажу, что собираюсь всего-навсего добраться на пароходе до материка через пролив, ты, вероятно, будешь меньше удивлен. Это ведь тоже поездка за границу. Так звучит куда значительнее, чем просто: «еду в Маньчжурию». Как ты считаешь?

Узкая шумная улица за вокзалом с вывесками ресторанчиков и харчевен через каждые два-три дома напоминала улицу в Бэппу, примыкавшую к «веселому» кварталу.

Сёдзо ничего не ответил приятелю. Во-первых, его смутила эта улица, напомнившая о той апрельской ночи, о которой ему не хотелось вспоминать. Во-вторых, он был озадачен, что его предположение оправдалось: Кидзу едет в Маньчжурию. А тот, не замечая, в каком настроении Сёдзо* внезапно спросил совсем о другом:

— Ты ешь фугу*?

— Ем, но ведь сейчас не обеденное время.

— А я утром, как встал, должен был встретиться с одним человеком и еще не завтракал.

— Ты едешь сегодня?

— Да. В три часа дня.

В маленьком, как жилище отшельника, ресторанчике с черным дощатым забором и узенькой дверью, только что, видно, закончилась утренняя уборка, и крупная галька, кои торой был усыпан пол в сенях, еще сверкала влажным блеском.

Сняв обувь, Кидзу с видом завсегдатая сразу прошел во внутренний зал, уселся, скрестив ноги, перед круглым лакированным столиком и заговорил:

— В французских популярных романах, когда писатель не знает, как ему поступить со своим героем, он отправляет его в Алжир и на этом ставит точку. После захвата Эфиопии в Италии тоже стали следовать этому образцу. Там стало теперь модным спроваживать героев в Аддис-Абебу. Мне рассказывал об этом один. из наших корреспондентов,

* Фугу — название рыбы.

недавно вернувшийся из Рима, и мы с ним от души смеялись. Но то, что Япония состряпала такую штуку, как маньчжурская империя, для людей вроде нас с тобой просто находка. . _

— Ну и что же ты собираешься там делать?

— Вообще подумываю об издании журнала. Но окончательное решение приму, когда на месте выясню обстановку. Во всяком случае, я еду с твердой решимостью взяться за любое дело. Издавать журнал, выпускать газету, грабить, убивать — все равно что! Там, брат, ни от чего отказываться нельзя, это было бы изменой долгу. Отказ означал бы покушение на те великие принципы, на которых основано это государство. Ведь рельсы, обагренные кровью Чжан Цзо-лина130, пролегли там через-сознание и жизнь всех людей! От черепных коробок офицеров Квантунской армии они протянулись к башкам руководителей «Кёвакай» 131, которые сейчас петушатся не хуже нацистских эсэсовцев. А вообще это не люди, а заводные куклы, роботы! Жить в Маньчжурии — значит бить с ними в один барабан и неуклонно следовать по их стопам. И еще это значит, что там можно творить любое бесчинство. Полная свобода! Ибо там, брат, иной мир, там царство «справедливости и благополучия», почти что рай. Это тебе не Алжир или Эфиопия! А что, Сёдзо! Чего доброго, ты послушаешь, послушаешь и тоже захочешь туда махнуть... А?!

Прежде чем подать чай, принесли пиво. Средних лет официантка с острым подбородком разлила его по стаканам и тут же ушла. Но Сёдзо так и не прикоснулся к своему стакану, в котором пена уже осела. Прислонившись спиной к колонне и скрестив ноги под столом, он молчал, не выпуская изо рта сигареты. От его внимания не ускользнуло, что кожа на лице Кидзу возле глаз и вдоль носа стала какой-то дряблой.

Сёдзо бросил окурок, вытащил ноги из-под столика и, сев прямо, сказал:

— Послушай, Кидзу! Разве у тебя нет ко мне дела?