Словно подавляя в себе это желание, он не выпускал изо рта сигареты и заботился лишь о том, чтобы дым не попадал в лицо спутнице. Нечего ему совать нос в чужие дела!

Они не стали спускаться по Колодезному склону и направились по Центральной Дороге. Так было удобнее и для Сёдзо, собиравшегося зайти к дяде, и для Марико, которой хотелось подольше видеть море.

Они пошли по другой дороге не сговариваясь. Сёдзо все курил и молчал. Молчала и Марико, мысленно повторяя последние слова Сёдзо, все еще звучавшие в ее ушах. Его совет был противоположным тому, что ей при каждом удобном случае то обиняками, то с грубоватой откровенностью говорила тетка: «Нельзя же всю жизнь сидеть на школьной скамье! Хочешь заниматься языками? Или еще чем-нибудь? Занимайся на здоровье! Но ведь это можно с успехом делать и дома. А вообще, если бы меня спросили, я бы сказала, что это дело не первостепенной важности. У тебя теперь на первом плане должно быть другое. Из всех наук важнейшая для тебя — стать настоящей дамой. Или ты собираешься получить диплом, избрать себе какую-нибудь модную женскую профессию и работать? Ха-ха-ха!—громко смеялась тетка.— Сомневаюсь, чтобы в вашей школе нашлась хоть одна девушка, мечтающая о такой карьере».

Может быть, тетка была и права, но одна такая девушка все же нашлась. Это была Марико. И если бы тетка об этом узнала, она, несомненно, испугалась бы так же, как ее горничная Нобу, наступив на прячущуюся в бурьяне «паиньку».

Из всех наиболее распространенных женских профессий Марико больше всего привлекало преподавание в начальной школе. Но ее желание иметь какую-то специальность не было продиктовано вполне осознанным стремлением работать, освободиться от материальной зависимости, а значит, избавиться от своего благополучного и вполне обеспеченного, но в сущности безрадостного и никчемного существования. Пожалуй, Марико далека была от такой мысли.

Ее мать, лица которой она даже не помнила, до того как вышла замуж за японского эмигранта, работала учительницей в начальной школе. И этого Марико не забывала. Ей казалось, что нет на свете более милых существ, чем католические монахини, преподававшие у них в колледже.

Особенно ей нравились сестры, учившие младших. Например, мисс Арманда, по прозвищу Гроза. Стоило кому-нибудь посадить чернильное пятнышко на парту — она тут же заставляла виновницу оттирать пятно песком и не спускала с неё глаз до тех пор, пока она начисто не сотрет чернила. Сверкая синими глазами, за что ее и прозвали Грозой, она могла смотреть на провинившуюся и полчаса, и целый час. И казалось, что нет никого страшнее этой сестры. А на самом деле не было никого добрее и справедливее ее, и никого в школе так не любили, как мисс Арманду.

Марико тоже любила детей. Если бы она могла, то собрала бы в начальной школе, где будет преподавать, только таких несчастных ребятишек, у которых, как и у нее, нет родителей. И еще ей хотелось, чтобы во дворе школы рос большой зеленый вяз и по двору гуляли две белые-белые козочки. Может быть, она и не сознавала, что этот образ навеян детскими сказками, которые она еще до сих пор иногда читала. Голубая сверкающая гладь моря, зеленый раскидистый вяз и две белые козочки под ним неизменно представали в ее видениях, стали ее мечтой.

В своем тайном желании Марико призналась только самой близкой подруге, с которой сидела на одной парте, да и то лишь после того, как обе поклялись друг другу никому не рассказывать о своих планах.

Подруга возражала. Стать учительницей, да еще в какой-нибудь захудалой начальной школе? Что за дикая фантазия! Да случись это, всем подругам Марико было бы за нее стыдно. Учительницы выглядят вовсе не такими поэтичными, как сестры-монахини в их колледже или те, которых изображают на своих картинах западные художники.

Да и живут они в ужасающей бедности. Она это хорошо знает, ведь сестра их шофера служила учительницей в начальной школе.

Подруга Марико была своего рода знаменитостью в их колледже. Однажды, возвращаясь из школы домой вместе с няней, она подбежала к рельсам и пыталась броситься под трамвай. Оказалось, что ей захотелось поскорее попасть в рай, в тот прекрасный блаженный мир, о котором она узнала от сестер-монахинь.

Дамы ничего толком не понимали ни в католической религии, ни в протестантстве, и они отдавали своих дочерей в эту школу только потому, что обучение здесь было поставлено на европейский лад и школа считалась даже более респектабельной, чем школа для дочерей пэров. Они потребовали, чтобы их детям больше не рассказывали о таких ужасных вещах, как рай. После этого в колледже собрали всех учениц младших классов и объяснили им, что ни старики, ни дети, если только они не умирают естественной смертью, ни под каким видом в рай не допускаются.

Сейчас эта девица больше всего мечтала о том, чтобы выйти замуж за дипломата. Но Марико не изменила своей мечте. Слушая увлекательный рассказ Сёдзо о том времени, когда в этих исторических местах стали впервые появляться христианские проповедники, и о его страстном желании собрать здесь всю литературу на эту тему, она думала об одном. Как хорошо было бы, если бы дядя построил здесь и школу для сирот. И притом рядом с библиотекой. Из окна школы она видела бы голубое сверкающее море — море ее сновидений и грез, а во дворе — зеленый вяз и двух белых козочек под ним. И как цветы в вазе именно благодаря их различной окраске составляют ласкающий взор букет, так и эти ее видения постепенно сливались в один чудесный, волнующий образ.

Солнце закатывалось у подножия Западной горы. Над горой, до середины, окутывая ее, теснились и уходили вдаль пепельно-фиолетовые облака с багровыми краями. Оставляя за спиной закат и гряду облаков, Сёдзо и Марико повернули к центральной дороге. Небо над ними было чистое. Все кругом здесь застыло в вечернем безветренном затишье. Было очень душно.

Они подошли к спуску, и вдруг Марико остановилась.

— Что с вами? — озабоченно спросил Сёдзо.

— Н-нет... Ничего,— улыбнулась она.

В ее улыбке сейчас было что-то новое. Она была более выразительной и застенчивой, чем всегда.

Не поделиться ли своими планами с Сёдзо? — подумала Марико. Если бы подруга не подняла ее тогда на смех, она наверняка рассказала бы ему о своей мечте...

Теребя длинную голубую ленту панамы, она, словно желая убежать от Сёдзо, стала быстро спускаться по