и в самом деле была кратчайшей, но она была гораздо круче, чем та, которая проходила в центральной части горы, близ дядиного дома. На колодезном склоне приходилось подниматься вдоль канавы, прорытой в каменистой почве горы. По обе стороны дороги лепились ветхие домишки, большей частью под соломенными крышами, зажатые между клочками полей и бамбуковыми зарослями. Здесь не было и двух домишек, которые стояли бы в ряд. Все они вкривь и вкось лепились по склону, образуя вместе нечто вроде слоеного пирога.

Сёдзо вспомнил, как еще будучи учеником колледжа, он смотрел типичный для старой экспрессионистской школы кинофильм «Доктор Калигари», и ему тут же пришел на память этот колодезный склон. Домишки кажутся необитаемыми, кругом ни души, а вверху над ними ряды надгробных камней. Сейчас эта угрюмая картина воскресила в его памяти мрачный, полный безнадежности и тоски фильм.

Но унылый пейзаж не испортил его хорошего настроения. Шел он бодро, словно какая-то тайная пружина направляла его движение. -

Лоб его покрылся испариной, спина была мокрая. Но он быстро поднимался по крутому склону, весело размахивая коричневым портфелем и даже пробуя что-то насвистывать.

Домишки кончились. Дальше на отлогом скате раскинулось бататовое поле. Постепенно поднимаясь все выше, оно переходило в поляну, напоминавшую альпийский луг. Здесь уже начиналось кладбище. Чтобы пройти к могилам, где покоились предки Масуи, нужно было спуститься по узкой тропинке и затем повернуть направо. Тропинка пересекала кладбище и дальше углублялась в густой сосновый бор.

Сейчас все кладбище было уже хорошо видно, но Сёдзо нигде не видел Марико — одни унылые могильные холмики.

Может быть, она уже ушла? Но тогда почему он ее не встретил? А что если она возвращалась по другой дороге? У Сёдзо было такое ощущение, будто он допустил какую-то непоправимую ошибку. Что ж, придется идти обратно. Он еще раз окинул взглядом кладбище. На противоположной стороне дороги, на небольшом пустыре у обрыва, росло камфарное дерево. Внимательно присмотревшись, Сёдзо бросил портфель на землю и, сложив ладони рупором, громко крикнул:

— Ма-ри-тян!..

Девушка обернулась, ее фигурка на фоне скрюченного ствола старого дерева казалась особенно тонкой и стройной. Марико вышла из тени. Лучи заходящего солнца золотистыми бликами падали на ее овальное личико. Она пошла к нему. Но, словно опасаясь, как бы это голубое видение не растаяло в вечернем воздухе, Сёдзо сам уже бежал ей навстречу.

— Что вы тут делаете? — спросил он еще издали, убедившись, что она не растворилась в воздухе.— В этом мрачном месте?!

— Смотрела на море,— последовал лаконичный ответ.

— Значит, вы уже побывали у могил?

- Да.

Они стояли на вершине плато. Внизу темнели квадраты коричневых крыш, а дальше за ними виднелось полное вечерних красок, но еще голубое море.

Жители Юки по праву гордятся своими живописными окрестностями. Вот слева широкая лента полноводной Юкигавы, возделанные поля и рощи вдоль ее берегов, а за ними мягкая линия вытянутых цепочкой невысоких гор. А над всем этим — врезающаяся в море, покрытая густым лесом крутая гора с развалинами крепости, напоминающими о прежнем могуществе феодалов; в этом месте город как бы поднимал голову, все еще гордясь своей былой славой. Справа город обрамлял сосновый бор, похожий отсюда на слабо натянутый лук. Но особую живописность ландшафту придавала голубая гладь залива.

С возвышенности, где находилось кладбище, открывался. самый красивый вид. Возможно, именно потому это место и было облюбовано как последнее земное пристанище людей, чтобы, покоясь здесь в вечном сне, они могли безмятежно созерцать с высоты все то, что так любили и чем так гордились при жизни. Но и у живых обитателей Юки открывавшаяся отсюда панорама, несомненно, будила дорогие их сердцу воспоминания.

И Марико, приходившую на кладбище каждый день, влекло сюда не столько желание поклониться праху отца, сколько голубая мечта, голубой сон, во власти которого она находилась. Когда она пыталась вспомнить свой первый приезд в этот город, ей казалось, что в памяти ее сохранилось лишь смутное видение сверкающего голубого моря. Больше ничего она припомнить не могла.

Но, может быть, и это туманное воспоминание на самом деле относилось к более раннему периоду ее детства. Когда она сейчас смотрела на море, у нее было точно такое же ощущение, какое бывает у человека, который, увидев сон, с удивлением вспоминает, что ему уже снилось это. Она хотела запечатлеть в своем сердце это море и сегодня пришла сюда еще раз взглянуть на него, ибо завтра должна была с ним расстаться. Но она не собиралась никому об этом говорить. Если бы ее спросили, она, может быть, и не стала бы таиться. Но никто ее не спрашивал. Даже Сёдзо...

По узкой горной тропе рядом идти было трудно. Пропустив Марико вперед и сойдя на травянистую обочину, Сёдзо посмотрел на обрыв, у которого они стояли, и сказал:

— Как сильно пахнет камфарное дерево.

Стоял июль, в это время камфарное дерево особенно пахнет. Кажется, что густой, вязкий древесный сок сочится даже из листьев, густо покрывающих ветви. Перед заходом солнца сок становится маслянистее, обильнее, и резкий аромат камфары разносится по всей окрестности.

Раздувая ноздри, Сёдзо вдыхал этот аромат. Он уже привык к нему, как привык к винному запаху, пропитавшему его родной дом.

Если бы Марико не промолчала, он рассказал бы ей о камфарных деревьях, росших под окном библиотеки. И о том, что под ними с древних времен зияют четырехугольные отверстия, обнесенные каменными парапетами. С виду это были обыкновенные колодцы, мало чем отличавшиеся от тех старинных колодцев с изящными бамбуковыми крышками, которые в феодальные времена строились во внутренних двориках. На самом же деле это были подземные ходы, устроенные на случай бегства из замка в тяжелую минуту.

Но Марико молчала. Это не было то свойственное ей безмятежное молчание, когда она не хотела ни говорить, ни спрашивать. Впрочем, по ее лицу, обрамленному широкими полями панамы с голубыми лентами, ничего нельзя было прочесть. Одета она была так же, как часто одевалась в Каруидзава: простенькое платье из голубого английского ситца, сшитое мешком (словно взяли два лоскута материи одинаковой ширины и наспех соединили по бокам), на ногах белые спортивные туфельки. Походка у нее была непринужденная, естественная, как у девочки-подростка, и шла она, чуть размахивая руками, уже по-девичьи округлыми. Когда они подошли к колодезному склону, Марико замедлила шаг, точно желая остановиться. Затем у нее как-то странно дрогнули руки, неторопливым движением она скрестила их на груди и медленно спросила:

— Сёдзо-сан, вы больше