Шрифт:
Закладка:
Казна Long-Term раздувалась, а подражатели следовали за ним в течение следующих нескольких лет – вплоть до середины 1998 года. Тогда уже кредиторы начали осознавать, что слишком переоценили перспективы возврата своих денег. Процентные ставки выросли, конкуренты Long-Term начали сбрасывать наиболее сомнительные позиции, подтолкнув цены вниз и запустив цикл купли-продажи. При этом Long-Term делала противоположную ставку, продавая самые надежные активы и покупая самые рискованные, которые стоили теперь дешевле. Согласно изощренной модели компании, финансовые рынки со временем становятся более эффективными. Это значило, что цены на рискованные активы будут сближаться с ценами на более безопасные. Самые крупные из заключенных сделок базировались на предположениях, что рынок станет менее волатильным и размах колебаний будет уменьшаться. Опыт предыдущих лет показывал, что так оно и есть. Но история также учит, что «обычно» не значит «всегда». Long-Term это понимала. Поэтому она заблокировала капитал инвесторов на достаточно долгий срок, обеспечив себе защиту от банкротства. По крайней мере, так ей казалось.
17 августа 1998 года правительство России неожиданно объявило дефолт по своему рублевому долгу. Это означало, что страна больше не будет платить по счетам. Инвесторы спешно начали сбрасывать все, что попадало в поле их зрения. Один финансовый управляющий когда-то предупреждал Long-Term, что ее стратегия получения крошечных прибылей на миллиарде сделок напоминает «подбирание пятаков перед бульдозером»[1006]. Теперь оказалось, что у бульдозера двигатель от Ferrari, и вся эта махина несется навстречу со скоростью восемьдесят миль в час.
В воскресенье 23 августа Баффетт играл в бридж на своем компьютере. Внезапно раздался звонок. На другом конце провода был Эрик Розенфельд из Long-Term. Уоррену нравился Розенфельд, который в свое время получил повышение до главного трейдера в Salomon. Теперь Мериуэзер поручил ему сократить размер портфеля, продав арбитражные позиции фирмы по процедурам слияния. Баффетт вспоминает: «Я несколько лет ничего о нем не слышал. Теперь Эрик с тревогой в голосе начал говорить о том, что я мог бы забрать их позицию по фондовому арбитражу на шесть миллиардов долларов. Судя по всему, они считали, что фондовый арбитраж – это чисто математическая проблема»[1007]. Реагируя рефлекторно, Уоррен применил к Розенфельду свою обычную тактику баффеттинга: «Я просто сказал ему: “Я бы взял некоторые из них. Но не все”».
Через несколько дней колебания рынка съели половину капитала Long-Term. На протяжении недели партнеры вели переговоры со всеми, кто входил в их хорошо проработанную базу данных. Они пытались всеми силами привлечь деньги до 31 августа – даты, когда пришлось бы сообщить инвесторам ужасную новость. Все было тщетно. Руководство решило, что Ларри Хилибранд должен совершить паломничество в Омаху, чтобы рассказать Баффетту правду о том, чем владеет Long-Term.
На следующий день индекс Доу-Джонса упал на 4 %. Wall Street Journal писала о «глобальном маржин-колле», а инвесторы запаниковали и стали спешно продавать активы. Баффетт встретил Хилибранда в аэропорту и отвез его в Kiewit Plaza.
Оказалось, что суперрационалист Ларри Хилибранд, к которому на Уолл-Стрит прилипло прозвище «человек с 23 миллионами долларов» из-за его огромных бонусов, влез в долги, чтобы увеличить личные инвестиции в компанию. Это еще сильнее вытягивало кредитный рычаг и без того закредитованной Long-Term. Целый день Ларри рассказывал о позициях, которыми владела фирма, описывая невероятные возможности, которые открылись перед Баффеттом[1008]. «Он хотел, чтобы я вложил в компанию свои деньги. Он назвал семь или восемь крупных позиций. Я знал, что происходит с отношениями и ценами в этих областях. И заинтересовался, потому что и отношения, и спреды были великолепными. Но он предлагал мне сделку, которая не имела никакого смысла. Они думали, что у них есть время разыграть эту партию. Но я отказался. На этом все закончилось». Баффетт сказал Хилибранду: «Я не инвестирую в чужие фонды»[1009]. Уоррена интересовало только владение.
Но Long-Term нужен был не владелец, а инвестор. Компания почти нашла такого человека, но и он в итоге отказался[1010]. К концу месяца, когда нужно было отчитываться перед инвесторами, фонд потерял 1,9 миллиарда долларов, что составляло почти половину его капитала. Причина была в необычном сочетании падения фондового рынка и почти истерического неприятия риска на рынках облигаций[1011]. Модель фонда трактовала убыток в 20 % как событие, случающееся раз в сто лет, подобно умеренному землетрясению на Западном побережье. Но то, что происходило теперь, можно было сравнить с ураганом четвертой категории в Нью-Йорке. Мериуэзер написал своим инвесторам письмо: «Мы полагаем, что возможности, которые предоставляют эти сделки сегодня, – одни из лучших, которые когда-либо видел LTCM. Фонд предлагает вам возможность инвестировать на особых условиях в отношении комиссионных»[1012]. Long-Term вела себя так, будто могла привлечь капитал, чтобы переждать кризис и получить прибыль после разворота. Но со столь крупным кредитным плечом этой возможности у фирмы не было. Замкнутая культура компании и годы своеволия не позволили партнерам разглядеть тот факт, что ни один инвестор не соглашался вложить деньги в спасение предприятия, которое не мог взять под контроль.
Прочитав письмо Мериуэзера, Баффетт переслал его коллеге с припиской: «Приложенное письмо – исключительный пример того, что происходит, когда 1) дюжина людей со средним IQ 160; 2) работает в области, где у них 250 лет совокупного опыта; 3) вкладывает в бизнес огромный процент своего состояния; 4) используя при этом километровый кредитный рычаг»[1013].
«Все, что умножено на ноль, равно нулю, – объяснял Баффетт. – Потерять все – получить ноль. Независимо от того, насколько мала вероятность полной потери в любой конкретный день, если вы продолжаете рисковать, риск накапливается и умножается. Если делать ставки достаточно долго, рано или поздно, пока вероятность полной потери денег ненулевая, она случится с вероятностью в 100 %»[1014].
Long-Term даже не пыталась оценить вероятность риска потерять больше 20 % капитала, не говоря уже о потере всего. В сентябре Long-Term, лишившись 60 % капитала, отчаянно искала деньги. На фонд начинали давить трейдеры, занимавшие короткие позиции по активам, которыми владела Long-Term. Маклеры знали: компании придется продавать активы, а значит, цены упадут. Инвесторы бежали от всего рискованного в пользу всего безопасного. В моделях Long-Term такое бегство никогда не просчитывалось, потому что считалось
