– К вашим услугам, мсье. Я и есть Оноре де Бальзак, – не выдержал писатель. – Где расписаться, мсье?

Однако тот день выдался для Бальзака не самым солнечным. Когда «служащий почты» распаковал конверт, из него посыпались… судебное постановление и ордер на арест! Мало того, крепко схватив адресата за полу халата, «почтарь» дико закричал:

– Именем закона! Сейчас же заплатите мне тысячу триста восемьдесят франков и сумму новых судебных издержек! Иначе я вас арестую!!!

– Вы кто? – опешил Бальзак.

– Пристав коммерческого суда…

Пришлось заплатить. Правда, не должнику – госпоже Гидобони-Висконти.

«Как было мне больно, – напишет после этого Бальзак Ганской, – при мысли, что я скомпрометировал людей, щедро давших мне приют! Чтобы избежать тюрьмы, требовалось срочно заплатить, следовательно, мне пришлось снова обременить их своими заботами!»{363}

О времена, о нравы…

* * *

Письма, адресованные Ганской, – ещё одна отдушина, помогавшая справиться с отчаянием. (Напомню, пыл переписки с Евой несколько охладел, но она (переписка) никогда не прекращалась.)

Как-то Бальзак напишет в Верховню: «Субъекты, которые обязаны отводить должников в тюрьму, разыскали меня. Я пал жертвой предательства, и мне больно, что я скомпрометировал хозяев, столь великодушно предоставивших мне убежище. Не желая идти в тюрьму, я должен был, не сходя с места, заплатить долги по делу Верде и был вынужден обременить моих друзей, которые сами предложили мне деньги»{364}.

Как видим, самые голодные своё получили. На, возьми… Вот ещё! Хватай! И ты… И тебе… А вот и твой кус, жирный хомячина!.. Вскоре денег, которые Оноре занял у друзей, не осталось ни франка. Были – и нет, тю-тю, разлетелись. Эти франки – они что перелётные птицы: выпорхнули и ищи-свищи их! Безденежье, как оно тягостно. И если бы не Сара…

Тайные вылазки от письменного стола до потайной дверцы в спальню госпожи Висконти не прекращаются. Трудная работа требует соответствующего отдохновения. И хорошо, если такая возможность есть. Сложнее, когда приходится трудиться на два серьёзных фронта. Но в том-то и дело, что оба «фронта» – письменный и любовный, – они настолько дополняют друг друга, что вовсе и не кажутся «фронтами»; для Оноре тот и другой сплошное удовольствие, ради чего, уверен он, и стоит жить.

Правда, и здесь имелся маленький нюанс. Несмотря на скрип пера и шелест бумаги, графа Висконти очень-таки смущает другой скрип – из спальни его супруги; причём даже тогда, когда его, законного мужа, в этой спальне нет. В такие минуты этот скромняга, мямля и тихоня, – даже он начинает проявлять некоторые признаки раздражения. Ведь и капля, как известно, точит камень. И супруг осмелился предъявить благоверной некие претензии. Та, естественно, взвилась.

Через какое-то время нытьё г-на Висконти стало Сару сильно раздражать. А тут ещё извечные финансовые проблемы Оноре… И однажды наступает развязка, Бальзак вынужден бежать. Куда? Да куда подальше. Наилучшим местом, где можно затихариться, является, конечно же, Турень, Саше. Там Маргонны, тишина, покой и учтивое обхождение…

Вот и Саше. Письменный стол, бумага и перья. В этот раз Оноре не до обычных разговоров и не до шумных застолий с хозяевами. Его голова переполнена мыслями о пережитом за последние месяцы. Этот сонм пережитого просится наружу, он буквально выпирает, так и напрашивается остаться в веках в бессмертных строках классика.

И Бальзак пишет. Много, жадно, талантливо. Пишет с упоением. День и ночь. Ночь и день. Он так увлечён, что почти не отрывается от своих изкляксованных, измаранных каракулями листков, забывая обо всём вокруг. Маргонны очень переживают за своего гостя, который, если его не остановить, однажды может просто не проснуться. Да он почти и не спит. Ко всем невзгодам присоединяются боли в лёгких и сильный кашель (бронхит).

Из письма Ганской от 25 августа 1837 года:

«Я совершенно не способен отвлекаться от работы. Единственное, что могло бы меня развлечь, это путешествия. Но и работать я тоже не могу. Чтобы написать даже эти несколько строк, мне приходится превозмогать нестерпимую боль в спине, как раз между плеч. Гулять мне нельзя, потому что меня бьет прямо-таки старческий кашель. К тому же погода стоит жаркая, а я боюсь резких перепадов тепла и холода, боюсь вспотеть и оказаться на сквозняке. Я надеялся, что в Турени мне станет лучше, но болезнь моя здесь лишь ухудшилась. Виной этого недомогания чрезмерная работа, которой я изнурил себя. Все левое легкое у меня воспалено…»{365}

И всё же Бальзак… блаженствует. У него всё получается. Кредиты и кредиторы, долговые расписки и просроченные векселя, золотые франки и хрустящие ассигнации, людская алчность и человеческие слабости, трусость и победа, железная воля и падение в тартарары – всё здесь, в его очередном шедевре.

Когда рукопись будет закончена, на титульном листе своего романа Бальзак уверенно выведет: «Histoire de la Grandeur et de la Décadence de César Birotteau»[124]. То будет «Цезарь Бирото».

* * *

Новый роман Бальзака «выстрелил». Мало того, он обогатил его автора. Гонорар от «Цезаря Бирото» превзошёл все ожидания Оноре, дойдя до планки в двадцать тысяч франков! Это было сложно назвать даже гонораром; подобная сумма – настоящее богатство.

Но! Но только не для Оноре. Ведь наш герой – совсем иное измерение. Как только у него появляется богатство, в ту же секунду словно из ниоткуда возникает Бальзак-мот собственной персоной. Ибо накопление было не для этого человека. Деньги для Бальзака – это возможность заняться их показным проматыванием направо и налево. Самое опасное для него – склонность к быстрому обогащению; отсюда же – основная масса личных проблем.

Тридцать шестой год Бальзака ничему не научил. Он по-прежнему мечтал разбогатеть, чего бы это ему ни стоило. Разбогатеть – цель и смысл его жизни, которая, как считал сам, без денег не имела смысла. Разбогатеть!

Успех «Цезаря Бирото» позволил хотя бы свободно вздохнуть. Ко всему прочему Сара Гидобони-Висконти оплатила все его насущные долги. Вздохнуть и… Но «нетерпеливый от страсти» и «страстный от нетерпения» (С. Цвейг) Бальзак-мот (в который раз!) окунается в очередную опаснейшую авантюру.

Надышаться свободой полной грудью так и не удалось. Так уж видно было писано ему на роду жить в вечной кабале. Иначе как расценить неадекватность поведения романиста при появлении у него в руках золотых монет. Золото в ладонях Бальзака всё равно что горячие угли. И от этих «углей» следовало немедленно избавляться! Гений от литературы, Бальзак – никудышный делец. Но он никак не желает этого признать. Хотя всё больше и больше выясняется,