только в навязывании визуальных единоборств. У него был особый картёжный фонд, предназначенный исключительно для игры – и ни для чего иного. Деньги, правда, откладывались не так, как у Достоевских – в отдельно взятый чулок, а в особенный, специально для этой цели заведённый бумажник. Они были заранее обречены на игру, и сама игра велась лишь в пределах отложенной суммы. «Самое большое зло в игре, – признаётся Некрасов А. М. Скабичевскому, – проиграть хоть один грош, которого вам жалко, который предназначен вами по вашему бюджету для иного употребления» [826]. Он полагает, что в каждый момент существуют две разных игры – безумно счастливая и несчастная. «Вся мудрость в картах в том и заключается, чтобы уметь уловить первую и вовремя воздержаться от последней. Если же вы будете упорствовать в несчастной игре и добиваться в ней поворота счастья, – пропащее дело».

Эти универсальные заповеди вполне приложимы к рулетке. Достоевский нарушает их как только может. У него нет специально отложенных сумм: на кон ставится всё. Aut Caesar, aut nihil (или Цезарь, или ничего) – вот его внутренний игорный посыл. (Недаром, однако, один из его героев говорит, что игра, если полагать её выходом из беды, есть выход лакейский. Автор «Подростка» знает это как художник, но пренебрегает – как игрок.) Продуваясь вчистую, он тщится переломить игру. Притом, сколь это ни странно, у него тоже имеется система.

Ещё в 1863 г. он напишет В. Д. Констант (сестре первой жены), что на рулетке все «проигрываются дотла, потому что не умеют играть». Меж тем секрет выигрыша прост. Он состоит в том, «чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться». Пишущий уверен, что при соблюдении этих простых условий проиграть невозможно, зато выигрыш – гарантирован. Но, не без усмешки (в том числе, видимо, и над самим собой) добавляет Достоевский, дело в том, что «постигнув секрет, умеет ли и в состоянии ли человек им воспользоваться? Будь семи пядей во лбу, с самым железным характером и всё-таки прорветесь. Философ Страхов и тот бы прорвался» [827].

Николай Николаевич Страхов помянут, скорее всего, не случайно. Только что по его литературной оплошности (из-за статьи «Роковой вопрос», благонамеренной, но туманной и потому превратно истолкованной начальством) был закрыт журнал братьев Достоевских «Время». Достоевский, очевидно, хочет сказать, что при всей своей философской предусмотрительности Страхов не смог бы расчесть последствия [828]. Жизнь – это тоже рулетка.

И тогда же, в 1863 г., Михаил Михайлович Достоевский рекомендует младшему брату придерживаться тактики, весьма похожей на некрасовскую: «<Как ты играешь,> всегда будешь в проигрыше: нужна известная система в игре. Выиграл 10 т<ысяч> и баста на время. Из них 7 т<ысяч> на другой же день ты должен был послать ко мне, для того чтоб я положил их для тебя в банк, а на остальные продолжай играть, и поверь ты будешь играть на них совсем легче» [829]. Но такие советы – не для будущего автора «Игрока».

«А так как я, – заявляет Аркадий Долгорукий, – и до сих пор держусь убеждения, что в азартной игре, при полном спокойствии характера, при котором сохранилась бы вся тонкость ума и расчёта, невозможно не одолеть грубость слепого случая и не выиграть – то, естественно, я должен был тогда всё более и более раздражаться, видя, что поминутно не выдерживаю характера и увлекаюсь, как совершенный мальчишка».

Автор «Подростка» ведёт себя именно так: как мальчишка.

В ожидании Годо

Если «тургеневский день» принес игровую удачу, то назавтра от вчерашних 50 золотых остается лишь 25. Однако не проходит и пары-тройки часов, как семейный капитал стремительно возрастает – на 40 монет, что вновь немедленно отмечается фруктами и вином. Является и букет – «немного меньший, но тоже великолепный» [830]. Это повторное подношение ещё более утешает скромную в желаниях адресатку. «Решительно Федя меня балует», – замечает она. Цветы знаменуют успех: они становятся частью победного ритуала. Их постоянному покупателю предоставляется скидка. Хозяйка магазина, где Достоевский приобретает вино, увидев его с очередным букетом в руках, осведомляется, как давно он женат. «Я думаю, – замечает Анна Григорьевна, – она удивилась, что вот уже люди живут пять месяцев вместе, а муж носит своей жене букеты…» [831] Пять месяцев, по мнению автора дневника, – слишком долгий для букетоношения срок.

…У него была такая привычка: «сначала огорчить человека, а затем сильно обрадовать». Чаще всего он возвращается с рулетки далеко не в лучшем расположении духа. Но иногда после ритуальных жениных утешений вдруг вываливает на стол кучу серебра. Известный детский приём – оттенить удачу обманным нагнетанием негатива, грядущую радость – временным отдалением от неё. Этот нехитрый розыгрыш удаётся ему на славу. И тогда, вдохновлённый собственным везением и искренним ликованием близких (в число каковых входит одна Анна Григорьевна), он, как уже говорилось, рьяно берётся за устроение быта.

«Феде так и не сидится на месте. Он спросил меня, не надо ли чего-нибудь купить. Он нынче ужасно как любит ходить за покупками, так что совершенно избавляет меня от этого затруднения», – записывает благодарная Анна Григорьевна [832].

Он приходит нагруженный, доставляя заказанные супругой сыр, апельсины, лимон. А сверх того – презент, о котором здесь, в центре Европы, Анна Григорьевна не смела и помыслить: любимые ею рыжики. Он находит их в какой-то немецкой лавке, хозяин которой после долгих расспросов, коверкая милое русскому уху название, признаётся в наличии экзотического продукта. «Ну, это так муж! милый муж, что достал для жены в Бадене русских рыжиков», – восклицает Анна Григорьевна, удивлённая не столько проявленным к ней вниманием, сколько расторопностью и сметливостью «милого мужа», который, живя долгое время в Дрездене, никак не мог запомнить, где располагается королевская картинная галерея, куда нередко хаживал, а тут, в Бадене, без затруднений нашел примеченную им ранее съестную лавочку.

К рыжикам присовокупляются клюква, французская горчица, икра – «одним словом, всё, что я только люблю» [833]. Такой преимущественно русский стол доставляет Анне Григорьевне неизъяснимое утешение. Во-первых, в какой-то мере удовлетворяется её патриотическое чувство. А во‑вторых, этот ностальгический рацион как нельзя более соответствует вкусам женщины, находящейся на втором месяце беременности.

Рыжики покупаются в понедельник 15 июля. А в четверг 18‑го проигрывается последний золотой. Накануне их было 166 (3320 франков или свыше 800 рублей) – сумма достаточная не только для более или менее сносного существования за границей, но и для того, чтобы поддержать «поганую орду». Теперь же не на что не то чтоб играть – не на что жить. Нет даже денег, чтобы уехать из околдовавшего их ненавистного города («О баденцы, проклятое отродье…» – начнет сочинять стих не склонная к поэтическим медитациям Анна Григорьевна). Спешно закладываются единственные материальные ценности – а именно серьги и брошь. «Мне