– Видимо, он очень высоко тебя ценит, иначе не наобещал бы так много. Судья в Израиле, Верховный судья, такой чести никто не удостаивался после судьи Гедеона. Ты был бы пятым в их ряду.

– Это не совсем верно, – возразил Иеффай, тоже шутливым тоном. – Ты забыла о моем отце, правда, его титул не был признан всеми. И еще: когда Девора вершила суд в Израиле, Варак делил с ней этот пост, да и Иаира нужно к ним прибавить, хоть он и не был великим судьей. Вот видишь, я был бы уже восьмым.

– Сдается мне, ты успел все это обдумать, – все так же шутливо бросила Кетура.

Дорожка вновь расширилась, так что они опять могли идти рядом, правда лишь плотно прижавшись друг к другу. И Кетура вновь заговорила:

– Мне жаль амулетов твоей матери, но я охотно уступаю их судье Галааду, сидящему в погребальной пещере. Не думаю также, что Ягве на тебя гневается за то, что ты взял их с собой, и за то, что терпишь в своем доме мои амулеты. Во всяком случае, Бог ни разу не дал нам понять, что гневается. Мне кажется, дела у нас тут в Маханаиме обстоят совсем неплохо. Пшеница дает прекрасный урожай, оливковое масло так и брызжет из-под пресса, стада множатся, ко времени стрижки овец в дом съезжается множество гостей, они веселы и рады нас видеть. Да и дочь твоя Иаала удалась на славу; и мы с легкостью подберем ей в мужья человека с добрым нравом и достаточным состоянием.

Легкая тень пробежала по лицу Иеффая. Кетура не родила ему сына, но он любил дочь не меньше, чем любил бы самого лучшего сына. И все-таки сердце его сжималось от боли, когда он вспоминал, что судьба обделила его; может, это и было местью Ягве, о которой предупреждал священник. А ведь Иеффай, впервые увидев Кетуру, обуздал свою похоть, чтобы строго и точно соблюсти требование Ягве. И сейчас еще жива была в нем память о том, как обожгла его тогда жажда обладать ею. Битва только что кончилась, сердце еще горело азартом боя, когда они, преследуя врагов, вихрем налетели на вражеские шатры. Женщины и дети бросились врассыпную, и быстрее всех бежала она. Но он догнал и схватил ее, молодая кровь, кипевшая в его жилах, властно звала утащить девушку за первый попавшийся куст и, сорвав с нее одежды, сделать с ней то, что хотел. Но тут он встретился с ней взглядом и увидел, какой жгучей ненавистью, больше, чем ненавистью, горели ее расширенные от дикого ужаса глаза на смуглом исхудавшем лице, и похоть его вдруг перебороло другое, еще более острое желание: «Хочу, чтобы она вся была моей, хочу завладеть не только ее девичьей честью, а „познать“ ее до конца, хочу подчинить ее себе вместе с ее чуждым мне богом и с ненавистью, которой она пышет». И пока плоть его бурлила и пылала, разум спокойно и веско рассудил: «Если я возьму ее тут же, на месте, на нее падет кровавое заклятье, ее убьют и принесут в жертву Ягве вместе с другими пленными». Из этой мешанины мыслей и чувств вдруг родилось и сразу подавило все прочее единственно верное решение: «Отведу ее обратно в их лагерь нетронутой, девственницей, тогда она достанется мне по закону, обычаю и праву Ягве и нашего народа, и она будет принадлежать мне целиком». Так он и сделал, и вот она здесь, с ним, и принадлежит ему телом и душой, и ему хорошо с ней, и он не нанес обиды Ягве. Почему же Бог не дал ему сына? Может быть, своенравный и переменчивый Бог все-таки гневается?

Словно угадав его мысли, Кетура вновь обратилась к нему, сказав не то в шутку, не то всерьез:

– Подумай хорошенько, и ты поймешь, что священник пообещал тебе очень много и в глубине души ты жаждешь все это иметь. Может быть, тебе все же стоит прогнать меня, мой Иеффай, меня и нашу Иаалу.

Иеффай взмолился:

– Такими вещами не шутят, Кетура.

Тогда Кетура спросила:

– Но как ты собираешься поступить? Что с нами будет, если ты останешься со мной?

И Иеффай, окаменев лицом, ответил:

– Что ж, скажу тебе, раз ты этого хочешь. После второго новолуния они явятся сюда от имени Ягве и старейшин и выгонят нас из нашего дома. И высекут на межевых камнях имена сыновей Зильпы. А если захотят сделать широкий жест, оставят за мной один-два загона, так что я стану правителем над тремя сотнями овец. И Елек вознаградит меня за труд тремя сиклями в год, а если будет в духе, и тебе перепадет один сикль.

Улыбнувшись своим мыслям, Кетура сказала:

– Никак не могу представить себе Иеффая работником Елека. – И, по-детски радуясь своей прозорливости, добавила: – А я знаю, как ты поступишь.

– Как же я поступлю? – спросил Иеффай. – Скажи мне, Кетура, умная моя женушка.

И Кетура, медленно шагавшая впереди него, ответила так же неторопливо, как ступали ее ноги по тропе:

– Прекрасны белые дома Маханаима, приятно глядеть с крыши нашего дома или со сторожевых вышек возле загонов на земли, раскинувшиеся вокруг города. Радуют глаз спелые колосья, колышущиеся на ветру, и оливки, выглядывающие из листвы. Но прекрасны и бурые шатры кочевников, вольно пасущих свои стада в степи, прекрасны их радости и страхи, с которыми они встречают каждый день, не зная, что он им принесет, прекрасно жить в надежде на воду и пальмы оазиса и в страхе перед сухими песками, и счастливы люди, у которых над головой – просторный купол неба, а вокруг – степи без конца и края. – Внезапно остановившись, она воздела руки к небу и, дико сверкнув глазами, издала громкий пронзительный крик.

Иеффай молча смотрел и слушал. Это из его груди вырвался ее крик.

Мысленно он и сам не раз прикидывал, как ему поступить. Подумывал и о том, чтобы уйти в