совершенно без сил, смертельно усталый, без единой мысли в голове. Долго лежал он так. Потом с трудом поднялся и сел, поджав под себя ноги, слегка наклонившись вперед и покачиваясь с закрытыми глазами. Он обдумывал ответ Ягве. Ответ был мудр и полон высокого смысла, однако смысл этот человеческий разум еще в силах был постичь.

Границы Израиля здесь, на восток от Иордана, не были четкими, поля постепенно сменялись пастбищами, пустошами и степью и наконец переходили в «тоху», голую мертвую пустыню; из этой пустыни враги израильтян, сыны Аммона и Моава, вновь и вновь вторгались в их плодородные земли. Чтобы род Галаада не растворился в народах пустыни, он должен надежно ограждать себя от них. Но мужчины Галаада не могли устоять перед женщинами враждебных племен, они совокуплялись с ними и открывали свои души чуждым богам. И сердце Иеффая тоже впустило в себя богов Аммона. Поэтому требование братьев низвести его в низшее сословие, к рабам и слугам, было не так уж несправедливо. Но, с другой стороны, Ягве явно отметил этого Иеффая своей Божественной благодатью, он дал ему силу и дар привлекать к себе сердца людей, и поэтому было бы опять-таки несправедливо начисто отвергнуть его. Бог указал Авияму единственно правильный путь: Иеффая надо испытать, подвергнув искушению.

Какая честь для него, Авияма, что Ягве именно на него возложил эту задачу. Теперь в его руках судьба этого юноши, а значит, и судьба сыновей Зильпы. Теперь только он один имел право обдумывать и решать, кому быть судьей в Галааде.

Он испуганно вздрогнул. Подумать только: неужели его вопросы к Богу были продиктованы одним лишь тщеславием? В страхе он прислушался к своей душе. Нет, не тщеславие и не себялюбие руководили им, вопросы к Богу родились сами собой в глубине его ревностной веры. Он не обманывал ни Бога, ни себя самого.

Он открыл глаза и бросил робкий взгляд на огромный темный камень. Ужас, сковывавший его члены во время беседы с Богом, исчез. Бога в шатре не было. Авиям облегченно вздохнул.

И тут же послал сказать Иеффаю, чтобы тот немедленно явился к нему.

7

Иеффай пришел. Роста он был среднего, но рядом с тщедушным священником казался высоким и могучим, заполняющим собою все пространство шатра. Густым басом, в котором слышались веселые нотки, он спросил: «Ну что, священник, говорил с тобою твой Ягве?»

Авиям не спешил с ответом. Он молча разглядывал юношу. От отца тот унаследовал жизнерадостную беззаботность и силу, но и пренебрежение к вере. И все же судья Галаад никогда не посмел бы произнести столь дерзкие слова в скинии Ягве. Но священник подавил раздражение. Он обдумывал слова, сказанные ему Богом. Чтобы Иеффай делом доказал свою преданность вере предков, Авиям должен был подвергнуть его трудному испытанию; заодно он убедил бы юношу, что Ягве – Бог грозный и требовательный. С другой стороны, Ягве вряд ли хотел, чтобы Иеффай не выдержал испытания, он явно благоволил к младшему сыну Галаада. Следовательно, священнику надлежало терпеливо и осторожно подобраться к его душе и склонить юношу на свою сторону.

– Я был очень привязан к твоему отцу, – начал он, – ты был его любимцем, и я сам тоже высоко ценю твои достоинства. Если ты приглядишься, то увидишь, что перед тобой твой друг. Твои права на наследство спорны; однако, если ты исповедуешь нашу веру, я поддержу тебя от имени Бога, и твое право на земли в Маханаиме навек останется вытесанным на межевых камнях.

Но Иеффай переспросил, как бы не веря своим ушам:

– Ты сказал: «Если ты исповедуешь нашу веру». Разве я не родился в этой стране? Разве я не сын Галаада?

Авиям ответил осторожно и пространно:

– Я хорошо знал Левану еще в ту пору, когда ты не родился на свет, избавь меня Бог сказать хотя бы слово против женщины, которая была любимой женой твоего отца и твоей матерью. Но, будучи слугой Ягве, я не могу утаить от тебя: мне всегда было не очень ясно, насколько крепка была ее вера в Ягве, и осталось неясным до самого конца. Вчера ты сказал, что твой отец обрил ей волосы и она стала новым человеком, так что ее можно было принять в союз колен Израилевых. Я не возразил тебе, потому что в ту минуту ты защищался против несправедливых обвинений. Но здесь, где нас с тобой слышит только Ягве, я должен тебе сказать: было весьма сомнительно, можно ли твою мать принять в наш союз. Ведь твой отец познал ее и спал с нею до того, как кончилась война, так что ее полагалось бы по закону подвергнуть проклятию и принести в жертву Ягве. Но получилось так, что в той битве Бог не участвовал, Ковчег Завета был далеко, и людям хотелось назвать эту битву именем Галаада, а не Ягве. В таком объяснении много снисходительности, и, если бы речь шла не о твоем отце, благословенном Галааде, Бог повелел бы мне отнестись к этому с большей строгостью. Ведь Ягве, в сущности, так и не допустил, чтобы евреи приняли твою мать в общину Израиля. Не могла она оторвать свое сердце от чуждых нам богов, даже хотела назвать тебя по имени одного из Ваалов, и мне лишь с трудом удалось уговорить твоего отца дать тебе то имя, которое ты носишь: счастливое имя Иеффай, что означает «Бог открывает путь». Признаюсь уж, – сокрушенно заключил священник, – я даже подозреваю, что после родов мать принесла в жертву Милхому твои волосы и крайнюю плоть.

Иеффай вскипел от гнева; в его карих глазах засверкали злые зеленые искорки, и он вскочил.

– Ты сказал, что не будешь оскорблять мою мать, – выкрикнул он, – и так подбираешь слова, что каждое в отдельности не является оскорблением. Но дух и смысл твоих слов оскорбителен!

– Не поддавайся буре чувств, клокочущей в твоем сердце, – попытался успокоить его Авиям. – Послушай, Иеффай, я хотел бы назвать тебя своим другом, я