class="p1">– «…ужасна», да, я знаю. Кому и знать, как не мне. А как насчет пацифизма, который вы, по вашим уверениям, цените так высоко? Пацифизм – добродетель, практически неотличимая от трусости! – Он презрительно хмыкнул. – Эту войну можно было закончить прежде, чем она началась, десятком разных способов. Например, если бы вы убрали свой сапог с глотки Тиреи хоть за секунду до того, как она набралась сил, чтобы сбросить вас самостоятельно, этого бы не произошло. Говорю вам: если вы не желаете поступать по справедливости, это сделаю я! Здесь многому предстоит перемениться в ближайшее время.

Андросс Гайл широко зевнул.

– Начиная с вас! – рявкнул Гэвин. – Отец, вы обращались с Кипом как с бастардом. Но он не бастард. Его мать была свободной женщиной, которой я дал титул во время войны – будучи промахосом, я имел такое право. Мы поженились тайно, поскольку я был еще молод и боялся вашей реакции. Однако свадьба была! Именно поэтому я с тех пор больше не женился. И пусть сейчас она мертва, но ее память обязывает меня настоять: Кип – мой сын! Не бастард, а полноправный сын. То, что вы позволили себе бросить на него тень, вопреки моим собственным словам, является, я боюсь, еще одним доказательством вашего прогрессирующего старческого слабоумия. В этом году вас ждет церемония Освобождения, сын мой. Вы уверены, что продержитесь еще восемь месяцев? Я могу в порядке одолжения провести для вас индивидуальную церемонию заблаговременно!

Никто не шелохнулся. Никто не осмеливался дышать. Где-то в самой глубине души Гэвин изумился: только что он упразднил целую сатрапию, сместил одну из членов Спектра – их реакцией было всего лишь возмущение; но стоило ему выступить против своего отца – и они сидят как пораженные громом.

– Слабоумия? – повторил Андросс почти шепотом, но его тон был угрожающе веселым.

«Что же, сейчас мы выясним, насколько далеко он зашел в красное».

Но Андросс Гайл остался настолько холоден, насколько это возможно для красного извлекателя. Он увидел расставленную для него ловушку. Если бы он завопил, вышел бы из себя, то тем самым сыграл бы Гэвину на руку.

– Если так считает мой лорд Призма, я, разумеется, приду к Освобождению в то время, которое мне будет назначено, – как это предстоит сделать нам всем… Я не понимаю только, что я такого сделал, чтобы тебя обидеть? Почему ты нападаешь на меня, сынок?

«Отличная игра, отец! Ловко ты подкинул им эту мысль: “Да, Призма может отправить меня в могилу. Он может любого из вас отправить в могилу, подумайте об этом”. Давай, поверни дело так, чтобы это мои действия выглядели безрассудными!»

– Ну нет, – сказал Гэвин. – Так не пойдет. Вы угрожали моему сыну. Намеренно подвергли его опасности. С меня хватит вашей лжи! Гринвуди, выведи его.

– Сынок, – проговорил Андросс Гайл, и теперь в его голосе слышалось напряжение. – Ты все-таки мог бы выказать мне должное почтение.

– Игнорировать вас, когда вы поступаете по-идиотски, и удалить вас подальше от посторонних взглядов, когда вы позорите себя, – это и есть должное почтение. Гринвуди!

Пальцы Андросса дрожали, челюсть мелко тряслась. Однако он сумел взять себя в руки. Спустя бесконечное мгновение он повернулся и вышел из комнаты, ведомый под руку своим рабом.

Все молчали, избегая смотреть на Гэвина.

– Нам следовало бы начать думать о том, кто будет следующим Красным, – сказал Гэвин. – Я охотно рассмотрю ваши предложения.

«Я знаю, что перегнул палку, знаю, что напугал вас. В качестве возмещения я позволю одному из вас получить то, чего он желает. Я дам кому-нибудь из вас посадить на место Красного своего человека и не стану пытаться сажать туда своего. Услуга за услугу. Ты любишь подкидывать людям свои идеи, отец? Отлично, я тоже поиграю в эту игру».

– Итак, прежде чем мы разойдемся на перерыв, – сказал Гэвин, – может быть, у кого-нибудь есть еще предложения?

Все молчали.

– Делара? – подтолкнул Гэвин.

Глаза Оранжевой расширились: она наконец сообразила, что от нее требовалось.

– Я вношу предложение объявить войну, – сказала она.

– Поддерживаю, – сказала Арис.

– Остров Видящих голосует за войну, – сказал Гэвин. – Призма голосует за войну.

– Аташ голосует за войну, – сказала Делара Оранжевая.

– Кровавый Лес голосует за войну, – сказала Арис Под-красная.

– Но в отсутствие Красного… – начал Клитос.

– Хотите выйти из комнаты во время голосования, чтобы привести его? – вкрадчиво спросил Гэвин. – В таком случае, боюсь, ваш голос не будет засчитан.

– Вы не посмеете! – заявил Клитос Синий.

Гэвин ответил сразу же, но медленно, подчеркивая каждое слово, перехватывая контроль даже над скоростью разговора:

– Это очень опасные слова, особенно когда они направлены в мой адрес.

Воцарилась выжидающая тишина. Бывает так, что трусы в самый неподходящий момент внезапно обретают храбрость. Однако Клитос, помявшись, снова съежился в кресле.

– Его голос и ваш будут записаны как против, – сказал Гэвин.

По правде говоря, он не мог позволить, чтобы это голосование могло быть оспорено постфактум: это бы внесло неразбериху, которую пришлось бы распутывать еще несколько недель.

– Аборнея голосует против, при всем моем личном сожалении, – сказала Джия Толвер.

Гэвин ожидал этого. Несомненно, ей были даны самые четкие указания.

Ему был нужен голос Садах Сверхфиолетовой или Белой. Он был уверен, что Белая проголосует за него.

Очевидно, Садах думала так же. Она посмотрела на Белую.

– Пария голосует за войну, – сказала Садах.

И это была победа. Клитос заморгал:

– Верховный лорд Призма, Рутгар желает действовать в единстве со своими соседями… Рутгар голосует за!

– Разумеется, – отозвался Гэвин.

Он пустил листок с декларацией вокруг комнаты, и все поставили свои подписи. Андросса они внесли как воздержавшегося, и Белая засвидетельствовала это.

Комната понемногу пустела. Члены Спектра выходили один за другим, не произнося ни слова.

Как ни странно, Джия Толвер решила задержаться. Гэвин ожидал, что это будет Белая. Джия смотрела на него, топорща свою темную сросшуюся бровь. Когда последний из Цветов покинул помещение и остались только Гэвиновы телохранители-гвардейцы, она наклонилась к нему.

– Милорд Призма, я хочу, чтобы вы знали: если бы голосование касалось вашей собственной личной сатрапии, я бы голосовала против. И у них было бы подавляющее большинство. В своей заносчивости вы всегда ходили по краю, но сегодня вы переступили за него. Да, вы победили – вы снова взяли все, что хотели. Но больше никогда не рассчитывайте на мой голос как на заведомо принадлежащий вам.

Она вышла. Гэвин провел пальцами по волосам. Ему хотелось выпить.

Он взглянул на своих гвардейцев: их лица были бесстрастными. Как им это удается? Вот кто здесь настоящие безумцы!

Гэвин встал и подошел к двери. Гвардейцы ничего не сказали, но один из них двинулся впереди него – мера предосторожности, не входившая в их обычный распорядок.

В коридоре его ждала Белая. Гэвин не остановился, и она жестом показала своей гвардейке, что хочет ехать рядом с ним.

– Гэвин, что ты сделал?

Он вошел в лифт.

– Я опускаюсь, – предупредил он, повернувшись к ней, в надежде, что она не захочет к нему присоединяться.

– Этого-то я и боюсь, – откликнулась Белая.

Сила ее личности не давала ему уйти;