день я провела в обществе этой омерзительной парочки. Мы обсуждали, какая страшная, жестокая участь их ожидает, и все втроем взрывались истерическим хохотом. Кузнец не обращал на меня никакого внимания, неумолимо вздымая и обрушивая молот, как истинный бог созидания.

Молчание Владыка нарушил лишь для того, чтобы объяснить дальнейшие действия. Голос его напоминал грубую мелодию, ритмичную и эфемерную, но все же чистую в своей шероховатости. Я не всегда понимала, что он говорит.

Мне удалили сердце – нежное и багряное, как свекла, в пальцах Кузнеца. Даже на воздухе оно продолжало с упертым отчаянием сокращаться. Мимолетный вид его отозвался во мне тенью какой-то материнской гордости: до чего оно маленькое, а каким было бесстрашным и непримиримым. Язык не поворачивался назвать его своим. Испуганной девочке, что пряталась в чужом теле, оно никак не шло.

Боль от дыры в груди была далекой, как бы чужой. Стоило бы запаниковать, но нет – меня и так терзал неумолчный страх из-за своего состояния. Мир Бравники незыблем и заключен в рамки правил, обладает фундаментом, на который можно опереться. Здесь же мои разум и чувства разбушевались, перекрутились, бурлили в отрыве друг от друга.

Медленными бережными движениями Кузнец вложил мне в грудь круглый золотой светоч, словно из плавленой породы. Тело противилось, не желая впитывать злобный жидкий огонь, что растекался от него и обжигал все под кожей. Да что обжигал – казалось, в брюхе распалили костер и жарят меня изнутри.

– Твое новое сердце рождено от священного древа и питается волею твоей, дабы ты пребывала в живых. Плоть ныне станет добрым сосудом для твоей яри. Но заклинаю: коли скормишь его ненасытному нутру весь свой пыл, разлетится плод этот чарующим сполохом пламени и раскинет семена свои. А когда распустится он цветком, обратишься ты вместе с ним во прах.

Его велеречивые слова были спокойны и сдержанны; в них слышалось некоторое благоговение к этой заложенной мне в грудь мине. То ли из-за царящей в этом мире фантасмагории, то ли просто из-за своей твердости я тут же приняла это новое сердце, что стучало теперь в груди.

Крик мой не прекращался сутками. По телу расходилась жидкая лава, а глотку, казалось, охватило пламя – нетленное пламя. Из рассохшихся ноздрей шла кровь, а как вытекла до капли, засочился из них лучистый жидкий огонь, точно расплавленное золото. Долго ли еще выдержит мой рассудок? Может, я уже утратила себя?

Огонь меня снедал, лава бежала по венам – я чувствовала это, ерзая на верстаке великана. В конце концов утих и мой крик. Сколько минуло часов? Дней? Неизвестно. Разум, сознание раскатало в лепешку, месило прямо на верстаке.

Кузнеца удивляло, что я еще жива и, хотя крайне измотана, не сдаюсь. Я чувствовала, как по туловищу расползается тепло, раздирая меня на кусочки, а когда решилась поднять голову и взглянуть на голое изрубцованное тело, его расчерчивали полосы жара, похожие на сеть раскаленных древесных корней.

Цверг на груди Кузнеца приблизился ко мне и погладил искривленными лазурными руками по голове.

– Держись, моя зверушка, – утешал он. – Для смертной ты отлично держишься. Главное, сейчас не помри. – Цверг вновь захихикал.

Пересохшее горло не могло вымолвить ни слова, но хотя бы глядеть на синего уродца я старалась с тем же бешенством, что клокотало внутри.

– Тише, тише. – Пухлая прохладная рука зашипела на моей коже, испуская пар. Уродец разомкнул мне губы и сам распахнул широкий рот, откуда мне в иссохшую глотку брызнула освежающая, живительная струя воды.

* * *

На месте прежнего сердца у меня теперь находилось отверстие, источавшее ослепительный свет и жар. Круглый их источник был заключен в металлический цилиндр.

Силы возвращались ко мне по капле. Я держалась на одном лишь упорстве, но разум все равно дробился, и сквозь трещины просачивалось безумие вкупе с яростью, что меня подпитывала. Я вообще спала? Казалось, время над этим местом совершенно не властно. Я будто навеки застыла внутри картины.

Такой мощи, которой теперь налилось тело, я в смертной жизни не припомню. Она неимоверно кружила голову. Со временем меня стало распирать от нетерпения, как если бы циркулирующий по жилам огонь вооружился кочергой и понукал меня сорваться с места.

Меня в полубреду переправили к другому Владыке – Мастеру.

Мастер оказался кошмарным порождением с мордой креветки вместо лица и с креветочными же ножками вдоль шеи. Пальцы на почти человеческих руках кололись и били током. Он меня освежевал, разбирая на части и перекраивая, как заблагорассудится: вскрыл кожу на спине, как мандариновую корку, чтобы добраться до позвоночного столба, концы культей превратил в лохмотья. Осквернял мои обрубленные конечности, игрался с ними.

Однако вскоре я почувствовала, как хребет упрочнился и стал длиннее, а из зашитых культей теперь что-то торчало.

Открыв глаза, я вновь увидела над собой Кузнеца, эту расплавленную скалу. Когда же муки закончатся? И где та креветка – неужели это был очередной местный мираж? Ум истончился в прозрачную пленку, сквозь которую я взирала на это безумное царство.

– Владыка, – нарушила я молчание и только тогда поняла, как больно говорить.

– Ты обратилась ко мне? – спросил Кузнец.

– Я еще жива?

– Жива-жива! – мерзко захихикал цверг, как бы над чем-то лишь ему известному. – И жалко, если не протянешь до того, как мы вживим последнюю часть!

– Последнюю… часть?

Кузнец и отсюда, снизу, походил на вулкан. Он полностью посвятил себя ковке и не участвовал в разговоре, вышибая молотом крошево звезд.

– Последнюю! – засмеялся он и не сразу взял себя в руки. – Из драконьей чешуи!

Цверг взорвался безумным хохотом.

* * *

Я чувствовала, как дракон Вол’тар вернул меня к жизни. Его рык привнес в эту юдоль дикости и безумия искру ясности, позволяя трезво оценить, каким извращенным метаморфозам подверглось мое тело. По счастью, горячка возвратилась тотчас.

От оглушительного рева трясся вес скелет утеса. Рев неистовствовал, раскалывал на куски, грозил спалить весь свет дотла. Как могуч и страшен был этот звук! И до чего, наверное, неохватен сам дракон, раз ярость его подобна гневу природы.

– Вол’тар пирует! Пирует! – с полубезумным трепетом воскликнул цверг. Его бирюзовое тело покрылось рябью, а искривленные руки засучили друг о друга. Уродец поднял взгляд к отдушине в потолке, куда улетучивались испарения. – Сколько же душ сгинуло, чтобы добыть его чешую!

И опять загоготал от восторга.

* * *

Драконьи чешуйки были сродни россыпи гагатов, блещущих на свету лучистыми черными боками.

Кузнец незамедлительно принялся за дело. Не жалея сил, он вколачивал чешуйку за чешуйкой в сталь