Или я думаю, что целуешь.

Без тебя всё не так, это мир теней,

Без тебя становится всё темней,

Если я засыпаю, то вижу сон,

Где ты жив и где дышим мы в унисон,

И больше никто не тоскует.

Я узнал твой секрет. И твоя мать

Приходила сегодня. Я хотел кричать.

Но я знал, что его говорить нельзя,

Ни она, ни школа, ни твои друзья

Никогда не узнают про твой скелет.

Это наш секрет.

Это наш секрет.

Конечно, это были корявые стихи: Лев видел, как скачет ритм, как сбивается рифма, за такое не ставят на лоб печать «Настоящий поэт». Но всё равно он не посмел назвать их бездарными. Что-то в них было – что-то заставляющее сжиматься сердце. А может, ему так казалось, потому что они были о Юре. А может, он просто жалел себя-младшего, не желая отказывать этому мальчику в таланте. Этому мальчику, в своём время, и так во многом отказали.

Написать бы что-нибудь такое же чувственное для Славы. Но это казалось почти невозможным: разве стихи о любви, об ответной счастливой любви, бывают нормальными?

Бывают – тут же находил ответ Лев. Например, у Рождественского: за тобой через года иду, не колеблясь, если ты — провода, я — троллейбус, ухвачусь за провода руками долгими, буду жить всегда-всегда твоими токами. Льву нравилось – он понимал, как это, хотя Рождественский писал не про него, и уж тем более не для мужчины. Вот бы тоже так уметь: говорить о своих чувствах, чтобы другой человек, прочитав, сказал: «Это и мои чувства тоже». И чтобы неважно, кого любишь – мужчин или женщин – передавать это ощущение всем одинаково. Наверное, поэзия стирает границы.

Он хотел бы уметь их стирать.

Лев лег на кровать вместе с блокнотом и карандашом, попытался сообразить что-нибудь толковое. Нашёл своё стихотворение пятилетней давности – про Славу, когда он ещё и не знал никакого Славу. Может быть, это оно?

И слова закрутились.

Ты пахнешь светом и летним днём,

Таким порывистым и невинным,

Ты зажигаешь во мне огонь,

Я прогораю до сердцевины.

Я как всегда опускал глаза,

Потом ещё раз, и снова, снова,

Мне было страшно тебе сказать

Хотя бы слово.

Хотя бы слово.

Я трус. И без меня

Ты это знаешь не хуже бога.

Оно приходит ко мне опять.

Оно приносит одно и то же.

Я так устал, ты бы только знал

С самим собой я играю в войны.

Ты, может, знаешь, как перестать?

Мне станет в тысячу раз спокойней.

Дописав, Лев вырвал листок, смял и отправил под кровать. Фигня какая. Оно не праздничное, не милое и вообще… не о любви. Непонятно о чём. Будто все мысли, которые у него только есть, он надёргал, срифмовал и получился этот ужас.

Короче, никакой он не поэт. Хорошо, что купил масляные краски.

Слава не строил на свой день рождения особых планов: говорил, что отметит с семьей, а потом, вечером, зайдёт ко Льву. Они сначала так и договорились, но утром Слава всё переиграл: прислал СМСку со словами: «Может, зайдёшь ко мне? Я тебя познакомлю с мамой». Он был на парах, когда получил это сообщение, а потому не успел привести себя в более… более молодёжный вид. Пожаловал к расхлябанному Славе, который в тот день опять был в Юлиных индийских штанах, в рубашке и при галстуке (он это редко делал, но в тот день почему-то приспичило нацепить галстук).

Едва он ступил на порог, как Слава позвал свою маму и заявил ей:

- Это Лев. Мой друг, у которого я ночую.

Она, оглядев его с головы до ног, кивнула в знак приветствия и ничего не сказала. Но всё подумала – это было заметно.

Лев же, в свою очередь, удивился, что у Славы такая пожилая мама. Она годилась в мамы даже его маме.

- Ты меня с пар сдёрнул, поэтому твой подарок остался у меня дома, – объяснил Лев. И, когда мама скрылась в зале, наклонился к нему для поцелуя. – С Днём рождения.

В квартире, как это обычно у них бывало, царила анархия. Мики, вооружившись воздушным шариком, бегал из комнаты в комнату, бросаясь взрослым под ноги. Фингал, полученный после падения с коляски, зажил почти без следа, и ребёнок определенно пытался набить новые шишки.

Когда малыш в четвертый (или пятый?) раз набежал на Льва, тот, наклонившись, постарался сказать не очень строго:

- Всё, Мики, успокойся.

Мики, внимательно выслушав Льва, высунул язык, издал звук, похожий на позыв к тошноте, и побежал в обратную сторону. Слава прыснул от смеха.

- Почему я ему не нравлюсь? – растерянно спросил Лев.

- Он делает так со всеми, кто ему нравится, - заверил Слава.

Когда Мики налетел на него, Слава взял ребёнка на руки, но тот, вместо звука: «Буэ», поцеловал дядю в щеку. Ну да, ну да… Целует он, наверное, тех, кто ему не нравится. Льву даже обидно стало.

Юля была на работе (она работала телеоператором на местном канале – Лев даже не знал, что на таких работах встречаются девушки), Слава на кухне готовил им чай, его мама тактично уединилась в другой комнате, а Мики, которому в силу возраста чувство такта ещё было неведомо, донимал Льва «невероятными» историями. Из-за маленького словарного запаса и проглатывания слогов, все эти истории звучали как малопонятный набор звуков.

- А ты наиш, что я ы-ы-тын адил ададазин! – взахлеб рассказывал Мики, устроившись за кухонным столом рядом со Львом.

Лев беспомощно смотрел на Славу: чего, мол?

- Он говорит, что один ходил в магазин, - перевел тот.

- А, - сказал Лев, снова поворачиваясь к Мики. – Да ты врёшь, наверное. Кто бы тебя отпустил одного?

- Я не у-у-у-у! – возмущался Мики. – Ама таяла у тутеней, а я дадол аты-ы-ын!

Лев чувствовал, как у него скрипят шестерёнки в мозгах. Слава, наверное, услышал этот скрип, поставил перед ним кружку с чаем и подсказал на ухо:

- Просто говори: «Здорово», «Ничего себе», «Ого» после его реплик.

Лев кивнул, усвоив инструкции, а Мики продолжил вещать:

- А ты наиш, что я ка-та рас ыпал из ка-й-ас-ки?

- Здорово, - ответил Лев почти в тот же момент, как сообразил, что сказал Мики: что он выпал из коляски. – В смысле, не здорово! Мне жаль.

Мальчик, нахмурившись, ткнулся в тарелку с тортом (в тарелку Льва, самому