Правило – это предписание образа мысли или действия, налагаемое на кого-либо в определенном случае. Принцип же есть его подкатегория: это правило, определяющее типичный способ действовать и чаще всего соответствующее принятой моральной позиции («Ларусс»), В целом – это более личностная категория.

Свод правил – это некая рамка, в которой мы взрослеем, в которую встраиваемся; свод принципов – это некая рамка, которую мы создаем сами (и которая заменяет созданную до этого). В каком возрасте наступает эта точка перехода от поведенческих моделей, продиктованных другими, к собственной поведенческой модели, к правилам, установленным самим собой? Внезапный ли это переход или же постепенный, когда только потом, задним числом, отдаешь себе отчет в том, что это уже произошло? Или это плавное перетекание, текучее, происходящее поступательно с двадцати до сорока лет, превозносящее факт самой жизни? И какая часть таких вот откристаллизовавшихся принципов остается от тех правил, которыми мы руководствовались в самом начале пути?

(7) Моей дочурке восемнадцать месяцев; когда она что-нибудь ест, она нарочно широко разевает рот, чтобы показать, что в нем. В ответ и я показываю, что у меня во рту (если я этого не сделаю, она затеребит меня, все равно заставит показать, поскольку в игре участвуют двое). Такое сообщничество идет наперекор главному правилу: есть нужно с закрытым ртом. Если бы она доросла до того, чтобы осознать это правило или разучиться так жевать, тогда игра с запрещенным сама по себе могла бы стать воспитательным принципом. Проще говоря, это нас забавляет (и кому какое дело, что тут нарушается, а что нет), а смеяться – это жизненный принцип вне любых правил.

(8) Открытка, которую отец прислал мне на мое семнадцатилетие, заканчивается так:

Перед тобой вся жизнь – желаю тебе прожить ее прекрасно.

Постарайся соблюдать правила – так просто легче жить.

(9) Рассматривая обычные проявления кризиса среднего возраста, я прихожу к выводу, что свой я переживал по большому счету всю свою жизнь, все мои первые сорок лет. Пережить его раньше, размазать кризис по всей жизни, – от этого сорокалетний рубеж становится не таким болезненно-выпуклым. Это не было ни желанием, ни предвидением – нет, но работой по дестабилизации выбранных мною путей, привычкой все подвергать сомнению, невольно ставшей постоянной манерой поведения, и способом вести диалог с самим собою. Но испытывать его в течение всей жизни так же больно, как и в периоды точечных кризисов. К тому же, когда человеческие существа станут доживать до более чем ста двадцати лет, возможно, их будет ждать серьезнейший личностный кризис каждые сорок лет (должен же он тогда наступать и в восемьдесят). И вот тут-то продолжительная нестабильность явно окажется предпочтительнее двух или трех тяжелых кризисов.

(10) Проявления в моей взрослой жизни вымерших детских мечтаний: желание стать ковбоем (у меня нет ни «Стетсона», ни ковбойских сапог), ветеринаром (у меня больше нет домашних животных) или пилотом (тут все прозаичнее: вожу семейную машину).

(11) Моя семья в политическом плане полностью (почти) склоняется в левую сторону, семья моей жены большей частью (почти) склоняется к правым; таким образом, я нахожусь в самом центре моей глобальной среды. Стремление к консенсусу, в общем-то, делает меня центристским лидером коалиции всей моей жизни.

(12) Я перед пианино, прошло десять лет, а я могу сыграть только те же самые несколько аккордов и вспоминаю, что раньше, садясь за инструмент, жалел, что не получилось стать профессиональным пианистом. Теперь уже не жалею.

(13) Я нахожусь в сарае в Труа ночью, мне двадцать лет, я проделал восьмичасовой путь на грузовике, чтобы взглянуть на лошадь, которую мне подарил друг, – он держит ее за уздечку и показывает мне, улыбаясь (старая кляча, она под воздействием морфина, ей бы на заслуженный отдых, но ведь красавица). Я смотрю на это громадное существо и вдруг чувствую ответственность: эта моя лошадь – а ведь я на нее и сесть- то не смогу.

(14) Я верхом на лошадке, мне семь лет, манеж, мне страшно, я хочу сидеть на мопеде. Кричу во всю глотку: Хочу на мопеде!

(15) Я почистил свою лошадь и выгуливаю, держа за уздечку. Меня это занимает, и мне очень нравится, я вовсе не обязан ездить верхом: я беру на себя ответственность.

(16) Что человек должен уметь, чему обязан научиться? Ловить рыбу, драться, шить одежду, печь хлеб, укрощать животное? Один человек показал мне хижину, построенную им самим, только своими руками, в сельской Бельгии: помещение на сваях, со спуском к озеру, с террасой и полупрозрачной крышей, диван, постель, кастрюля, все необходимое, чтобы жить, чтобы спать. Настоящая лесная избушка, будто оказался в Канаде (а ведь это не в Канаде).

Вот это и был ответ – ибо если сумеешь построить дом, то он и есть убежище от всего, что может случиться. Мы можем защитить собственную семью – это первый шаг, то, что обязан сделать каждый мужчина. Без понимания, связано ли это с элементом примитивной жизни (дать себе крышу над головой), или просто в какой-то момент жизни ты подумал, а не стать ли архитектором.

(17) В восемнадцатилетнем возрасте я брал уроки живописи. Они начинались в десять утра каждую пятницу, но я просыпался на пару часов раньше – поразмыслить, что сегодня буду рисовать. При виде белого холста меня охватывал ступор – в голову не лезли ни тема, ни знания из предыдущих занятий, преподаватель время от времени подходил взглянуть, как я продвинулся в своих размышлениях, и советовал изображать первое, что придет в голову, ибо это и называется рисовать. В следующее занятие все началось сначала, невзирая на два часа моих раздумий перед приходом, я так и сидел не шелохнувшись, не выдумав темы (или такого сюжета, который заслуживал бы, чтобы его нарисовали). В конце концов я замазал холст одной краской и обратным концом кисточки принялся царапать на нем какие-то фразы. Больше я на эти занятия не приходил.