В Кумертау мы жили рядом с железной дорогой, под окнами барака постоянно чихал маневровый паровоз. Я наблюдал за ним, как завороженный, втягивая носом тяжелый дух мазута и горящего каменного угля. Тянула меня к себе «железка». Сам не заметил, как стал мечтать выучиться на машиниста паровоза. Поэтому, когда в школе пришло время определяться – учиться до десятого класса и поступать в институт или уходить, чтобы получить рабочую профессию я выбрал второй вариант.

Решил поступать в железнодорожный техникум. Ближайший от нас находился в Тихорецке. Приехал туда и выяснил, что паровозное отделение закрыли: прогресс не стоял на месте, паровозы заменили тепловозами. Облом! Но не возвращаться же из-за этого за школьную парту, правда? Профессии вагонника, путейца и связиста меня не привлекали, пошел выяснять, кого готовят на факультете эксплуатации железных дорог. Оказалось, тех, кто координирует работу всех служб, организует процесс, чтобы система функционировала как единый организм. Подумал: «А что? Интересно попробовать справиться с такой задачей». Как показало время, именно управленческий факультет и был нужен мне в жизни. Не знаю, какой мог бы получиться из меня машинист паровозов, но, взявшись за управление железной дорогой, я оказался на своем месте. В этом деле, как в шахматах, в первую очередь требуется логическое мышление – расформировываешь одни составы, собираешь другие, разводишь по путям. Всю информацию надо постоянно держать в голове, не ошибиться. Любой просчет может быть фатален.

Пока учился в техникуме, четыре года жил в общежитии в Тихорецке. Стипендии катастрофически не хватало. По выходным и на каникулах студенты дружно подрабатывали. Брались за любое дело, сулившее живую копейку. Шпалы укладывали, кукурузу убирали, вагоны разгружали… Не забуду, как нас поставили на вагон с шестьюдесятью тоннами муки. Старшим в группе выбрали меня, я и отправился договариваться об условиях предстоящей работы и оплаты. За разгрузку пообещали триста рублей. По тем временам деньги не самые маленькие: инженер получал сто двадцать рублей в месяц. Но заплатить нам пообещали лишь после того, как вагон будет разгружен полностью.

Работали вшестером. Сначала каждый из нас забрасывал на плечи по мешку. Когда подустали, тащили его уже вдвоем. А через несколько часов еле-еле справлялись с одним мешком вчетвером. Нагрузка колоссальная, с ног валились от усталости, а разгрузили лишь полвагона. Я подошел к бригадиру, попросил: «Дай передохнуть. Поспим хотя бы пару часов, потом раскидаем оставшуюся муку». Мужичок согласился с подозрительной готовностью. Я повел парней на отдых, а когда мы вернулись, вагона след простыл. «Вы же не разгрузили все до конца, какие вам деньги?» – нагло ухмыляясь мне в лицо, заявил бригадир. Потом выяснилось, что он действовал по давно отработанной схеме: специально нанимал молодых пацанов, которым не под силу было за раз разгрузить вагон, и, пока те переводили дух, работу заканчивали профессиональные грузчики. Они и получали деньги. Естественно, отстегивая процент хитромудрому дельцу за комфортные условия труда. Вот такая четкая коррупционная схема вырисовывалась. И жаловаться было бесполезно.

Нет, мы не перестали подрабатывать, и вагоны тоже разгружали, но с тех пор держали ухо востро.

Только я окончил техникум, как программу обучения сократили с четырех лет до двух. Но зря роптать не буду, время не прошло для меня даром: мы совмещали учебу с практикой, я работал стрелочником в Краснодаре и многому научился, нахватался, что называется, реальной жизни. В общем-то, это закономерно. Чтобы понять, как функционируют механизмы в сложной системе, лучше начинать с самого низа. Стрелочник, пожалуй, как никто иной, видит всю подноготную железнодорожных будней.

Однажды я невольно подвел наставницу. Казалось бы, поступил согласно букве закона, сделал все, что предписывают правила: поезд прошел, и я вернул стрелочный баланс в исходное положение. Всю смену пробегал взад-вперед вдоль путей, стараясь отличиться, сделать как лучше. Оказалось, опытные железнодорожники так не поступают. А то им нечем больше заняться, как ворочать туда-сюда стрелку, если следом по тому же пути идет другой поезд! Аварии, к счастью, не случилось, но стрелку состав разрезал, привел в негодность. Ко мне формально не придраться, а вот моей наставнице объявили взыскание, премии лишили. Материли меня мужики нещадно! Вроде поступил по инструкции, а нужно было «по жизни». Правильные выводы из той ситуации я сделать постарался.

Техникум окончил с красным дипломом. Единственный на курсе. Преподаватели настаивали: продолжай учиться, поезжай в Ростовский институт инженеров железнодорожного транспорта. Мне достаточно было сдать один предмет на пятерку – и сразу поступил бы. Но я прикинул: еще пять лет за партой штаны протирать? Не-не-не! В молодости мы ведь как рассуждали: «Снова учиться? А жизнь-то проходит мимо!» Твердо решил работать.

Мне предлагали стать начальником небольшой станции в Ставропольском крае и даже поехать в Сочи на хорошую должность. А я выбрал Сибирь. Сокурсники потешались: «Зачем же ты, дурында, учился и красный диплом получал? Чтобы отправиться в добровольную ссылку к медведям?!» Не пытался никого переубедить. Для себя решил, что неправильно начинать биографию с теплого местечка на курорте. Хотел проверить, чего стою в действительности. Трудности меня не пугали и не останавливали, наоборот – будили азарт.

Перед отъездом с Кубани опять пришел к матери с вопросом о своем имени: «Как мне называться в Сибири? Об Амангельды люди язык сломают». Она долго думала и наконец предложила:

– Называйся Аманом Гумировичем.

– Почему так?

– Был у нас в роду Гумир – достойный человек.

Кто он, этот Гумир, история умалчивает. С мамой, пережившей годы репрессий, на некоторые темы было трудно говорить. Многих наших родственников расстреляли, и, если я начинал расспрашивать, мать только расстраивалась, плакала. Скажем, ее родной брат попал под репрессии. Классика жанра сталинской эпохи: собирал колоски с убранного поля, чтобы не помереть с голоду. Кто-то из добрых соседей написал донос… По просьбе матери я отправлял запрос, пытался узнать дальнейшую судьбу дяди и место его захоронения, но получил ответ из архива ФСБ, что никаких сведений не сохранилось…

Видимо, с тех пор в матери поселился страх перед неуважительным отношением к хлебу. Бывало, идешь по улице, видишь лежащую на земле в пыли хлебную корку или бублик недоеденный, и мама настаивает: «Аман, подними и положи так, чтобы птички могли склевать». Я пытался отнекиваться: «Мам, неудобно, люди смотрят!» Она не уступала: нет, сделай, как сказала! С праздничного кубанского стола, который всегда ломился от продуктов, обязательно собирала хлебные крошки и все до последней отправляла в рот. Так было до конца ее жизни. Другое поколение, иное воспитание, нынешней молодежи это трудно понять и принять. Хотя в нашей семье традиции передались: