«Паспорт дается человеку на всю жизнь, – сказал отчим, позвав меня на разговор. – Как в нем записано, так и станут называть. Представь, на производстве не смогут выговорить твоего имени, начнут дразнить, издеваться. Ты не сдержишься, ответишь, огребешь проблем на ровном месте. Оно тебе надо? Предлагаю: становись Аманом Иннокентьевичем. А что? Нормальный вариант! И имя свое сохранишь, и отчество, извини, “человеческое” получишь». Власов, трезвомыслящий мужик, понимающий, в какой стране живет, по-отечески правильно все объяснил. Я кивал, но не говорил ни да, ни нет. Однако задумался всерьез.

Когда пришел получать паспорт, в загсе меня спросили: «Ну, что решил, юноша? Будешь менять имя?» Я догадался: Иннокентий Иванович не поленился, съездил в контору и самолично провел профилактическую работу перед моим приходом. До сих пор не знаю, почему свел на нет старания отчима, ответив: «Пишите, как указано в свидетельстве о рождении».

Мать не раз с гордостью рассказывала историю героического рода адай, к которому принадлежали деды и прадеды по отцовской линии, внушая мне почтение к памяти предков. Она с интересом читала книги казахских и татарских писателей, любила исторические фильмы и часто повторяла: казах обязан чтить свое духовное наследие. Наверное, ее слова возымели действие. Позднее я прочел любопытное исследование авторитетных ученых-этнографов о том, что казахи – это генетическая смесь многих народов. В их крови есть гены обитателей Юго-Восточной Азии и Старого Света, в том числе Британских островов. Но языка предков я никогда не знал. Будучи губернатором Кемеровской области, однажды выступал на форуме в Казахстане. Дали мне слово, а я только и смог, что поздороваться по-казахски. Продолжил на русском. Нурсултан Назарбаев треть моего спича выслушал, а потом нажал у себя кнопку микрофона и на весь зал обратился ко мне: «Аман, да что же это такое! Когда выучишь казахский?» – «Согласен, – отвечаю, – стыдно не знать родного языка, Нурсултан Абишевич! Обещаю исправиться! Только учительницу прикрепите ко мне молодую и симпатичную». Словом, повеселил съезд.

Послушный зову предков, я остался Амангельды Молдагазыевичем Тулеевым. С тех пор и мучаюсь. Мало кто способен выговорить мое имя. Его и прочитать-то с ходу непросто. Когда в начале девяностых годов теперь уже прошлого века я ввязался в противостояние с Борисом Ельциным, в «Нашей газете» (было в Кузбассе такое забастовочное издание) на центральном развороте огромными буквами разверстали: «АМАНГЕЛЬДЫ МОЛДАГАЗЫЕВИЧ против». Мама дорогая! Не всякий пожилой человек осилит такое нагромождение букв!

А после начала предвыборной борьбы за пост президента России как только меня не склоняли! Не надо было искать компромат, козыри сами плыли в руки. На встречах с избирателями специально обученные подсадные люди умышленно коверкали мое имя так, чтобы оно вызывало смех в зале. До сих пор помню женщину с Дальнего Востока, заявившую в микрофон: «Какой-то казах хочет стать президентом России, а мы даже имени его выговорить не можем!» И люди ей хлопали. Можете представить, что я чувствовал, какое жестокое унижение испытывал, слыша подобное! Хотя, казалось бы, должен был выработать иммунитет, пройдя закалку издевками, перенесенными в детстве и юности.

С тех пор как наша семья уехала из Башкирии, мое имя многим не давало покоя… А на Кубань мы перебрались после того, как врачи посоветовали маме из-за проблем с сердцем сменить уральский климат на более мягкий, южный. Обосновались в Майкопе, где я и пошел в шестой класс.

Про родного отца практически ничего не знаю: родители расстались, когда я был пацаненком ясельного возраста. Видимо, что-то у отца с мамой не заладилось. Слышал, будто он искал нас, но тщетно: после замужества с Иннокентием Ивановичем мама сменила фамилию Тулеева на Власову. Дома хранились фотографии, на которых кто-то безжалостно вырезал ножницами мужчину, запечатленного рядом с мамой. Я подрос и догадался: наверное, это и был мой отец. Мать на все расспросы отвечала скупо и коротко: погиб. На самом деле Молдагазы Колдыбаевич Тулеев пережил войну, после Победы работал в правоохранительных органах Казахстана. Точную должность и звание не знаю, что-то по юридической части. Нам так и не довелось повидать друг друга. К сожалению ли? Все-таки да. Не отказался бы от встречи, если бы подвернулась оказия. Как ни крути, родная кровь.

Относительно недавно, уже в восьмидесятые годы, я отыскал могилу отца в Чимкенте, положил цветы на надгробие… Место помогли найти отцовские родственники: они сами объявились на горизонте, когда мое имя зазвучало в российской политике и родня узнала, кем я стал, до каких чинов дослужился.

Бывают моменты, горжусь, что не смалодушничал, не стал отказываться от имени, отрекаться от корней. Отыскал в философских трудах утверждение, что человек не вправе менять данное ему при рождении имя, даже если оно становится непосильной ношей, давит, словно тяжкий крест. Что мне в итоге принесла моя необъяснимая настойчивость? Пожалуй, ничего, кроме убежденности, что и эту трудность я сумел преодолеть. Кстати, когда умерла мама, долго размышлял, что писать на могильной плите. Хоть по паспорту она Мунира Файзовна, все ее знали как Марию Федоровну. Поразмыслив, снова сделал выбор в пользу имени, данного при рождении.

О выборе

Вот вроде и заботилась обо мне мама в детстве, кормила, одевала, а теплоты в отношениях не было. В иной семье достатка нет, живут бедно, копейки считают, а атмосфера добрая, душевная. Казалось бы, мама – самый близкий и родной человек, ближе некуда, а на людях она словно стеснялась меня, моей смуглолицести и узкоглазости. Помню, гости придут, я забьюсь куда-нибудь в угол подальше, а то и вовсе уйду из дома, лишь бы не попадаться на пути. Чувствовал неловкость, встречаясь взглядами с пришедшими, взрослые это тоже понимали, стыдливо отводили глаза в сторону, делая вид, будто не замечают моего присутствия или отсутствия. У Александра Сергеевича Пушкина в «Евгении Онегине» есть строчка: «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой». Вот и я постоянно испытывал тягостное чувство: я не такой, как другие.

Учился в школе плохо, не слишком усердствовал, не находил внутренней мотивации. Хуже всего дело обстояло с математикой, а вот литература мне нравилась. Бывало, возьму несколько книг в библиотеке, пока до дома дойду, по дороге одну прочитаю. Другую «проглочу» ночью под одеялом с фонариком, когда все спят.

На следующий день бегу за новой порцией историй. «Ты клоуна из себя не строй! – строго выговаривала библиотекарь. – Небось одни картинки разглядываешь! Не может такого быть, чтобы уже прочитал». Иногда даже экзаменовала меня: «Отвечай, о чем здесь