Я проводила взглядом солнце, нырнувшее в ставшее огненным маревом облако, с удивлением поняла, что настойки почти не осталось. Неужели я все выпила? Надо быть осторожнее, кто знает, как у этого тела дела с алкоголем.

Попыталась передать бутылку Ворону, но он не пошевелился и вообще никак не отреагировал. Я скосила глаза и поняла, что он крепко спит.

Какая потрясающая наглость, а!

Глава 12

Ян

Утро началось не сказать чтобы заботливым тычком под ребра. О, а когда я успел перебраться на свой плащ? Хотя, конечно… кое-кто не захотел быть моей подушкой и выпинал прочь. Ничего, это ненадолго. Я обязательно придумаю, как приковать ее к себе накрепко. И буду спать на ее плече сколько захочу!

— Воскресай, несчастный, да не пребудет с тобой похмелье, — раздался насмешливый голос откуда-то слева. Настроение сразу скакнуло вверх. Живая. Не сбежала ночью. Все остальное — ерунда, решаемо. И можно даже поворчать про себя.

Похмелья, конечно, нет, вчера я скорее понюхал, чем выпил, однако пробуждение от этого краше не стало. Вот неймется ей в такую рань.

Я встал и потащился к отсыревшему за ночь кострищу, чувствуя, как желудок возмущенно урчит. Вчера, по всей видимости, я вырубился, не поужинав. Гадство, да и только.

Нин-джэ, уже умытая и, судя по разворошенным мешкам, позавтракавшая, взирала на мои страдания с едва уловимым злорадством. Интересно, что я ей вчера успел сделать? Ах да, я на ней заснул. Как неловко, обязательно нужно повторить.

Убедившись, что я не планирую вновь пасть в объятья сна, она устроилась на бревне и принялась наводить красоту. На языке вертелась колкость по поводу марафета в лесу, но я вовремя вспомнил, что сегодня ей предстоит изображать богатую пристойную леди и позже времени перечесываться уже не будет.

Соленое мясо отказывалось жеваться, да настолько, что аж челюсть сводило, пришлось перемежать его остатками лепешек и овощей.

Чтобы отвлечься от гастрономической пытки, сосредоточил все внимание на попытках Нин-джэ приладить к бессовестно остриженной макушке шиньон из ее собственных, очевидно, волос.

Разумеется, смотрел, только чтобы отвлечься, я совершенно точно не пялился на сосредоточенное личико и ловкие пальцы, скользящие по блестящим угольным прядям и то и дело поправляющие не желавшую держаться заколку.

Стало немного обидно, что она так безжалостно рассталась с данной природой роскошью. И вместе с тем пришла дурацкая шкодливая мысль: будет смешно, если придется удирать и кто-то додумается вцепиться ей в прическу. Такого заколка точно не переживет. Вот что подумает человек, уверенный, что только что оторвал женщине абсолютно все волосы?

— Чего скалишься? — Только после вопроса я понял, что бессовестно свечу зубами от пронесшейся перед глазами картины. Без капли раскаяния я выдал правду, за что мне в плечо тут же прилетела расческа. Пришлось оскорбленно умолкнуть и дальше побеждать пересоленный тренажер для мышц челюсти в угрюмой тишине.

Ну как угрюмой. Дулась только Нин-джэ. А я откровенно плавился от удовольствия. Все было слишком похоже на те времена, когда я сам не понимал собственного счастья и просто жил. Рядом с ней. Мы тогда ехали добывать противоядие для ее дружка с семейством. И она точно так же не знала обо мне слишком многого.

Только вот и я, дурак, не знал, чем кончится эта поездка. Думал, что знал. Злорадствовал про себя, наслаждался вдвойне — какой я умный и как обвел всех вокруг пальца.

Оказалось, обманул сам себя и нагадил больше всех самому себе. Ох, не хотелось вспоминать, как это было, ох не хотелось…

Но помнилось. Все помнилось, как вчера произошло. Прямо перед глазами. То гадское ущелье, куда Нин завела погоню. Копье, пролетевшее через барьер силы и пробившее ее насквозь. До последнего ведь не верил, что она позволит себя хоть коснуться тем придуркам, дружкам своим! Думал — хитрит, выгоду свою ищет. С ее силой магистра — что ей смогут сделать жалкие мастера?

И потом не верил. Думал, это все театр, представление. Стоит выкрасть тело и разгадать загадку — все, она у меня в руках! Выкрал. Убедился. Чуть не рехнулся… ну, точнее как. Рехнулся. Что я там за ритуал с жертвами наворотил, чтобы ее оживить, — сам плохо помню. Натурально помешался. Наворовал каких-то бродяг в пригороде — все равно их никто бы не хватился. Чуть кишки не выпустил бедолагам. Сейчас-то понятно, что только зря бы трупярню развел.

А тогда меня в последний момент остановили. Все те же самые гадские «друзья и братья», сволочи поганые. Огонь и Дождь, чтоб им! Ну и здрасьте пожалуйста, суд и казнь через отсечение головы.

Да мне насрать было тогда, рубите что хотите! Гребаный Дождь забрал у меня тело Лин и сжег… сжег у меня на глазах, отняв последнюю надежду что-то исправить. Так что на суде я только злобно смеялся и все подтверждал: да, собирался провести ритуал, да, вскрыл бы всех двенадцать бродяг как нефиг делать! Нет, ни хрена не раскаиваюсь!

А в ночь перед казнью Дождь пришел ко мне в камеру…

То, что тогда произошло, до сих пор стояло перед глазами, стоило опустить веки. Я снова слышал его ненавистный голос и страшные слова. Странное дело, видел и слышал словно со стороны. Мог наблюдать за собой как бы с другого ракурса, словно вышел сам из себя, встал в углу и смотрел. Как на чужого. Даже воспринимал это тело на цепи как «его». Это, мол, Ильян, выродок и убийца. Сидит, ждет казни. И вот к нему на прощание пришел тот, кто его в эту камеру засадил. Зачем пришел?

«— Сбежать на тот свет вздумал? — Хлесткая пощечина. — Не выйдет! Не смей! Она умерла, чтобы ты жил, подонок. Не смей выбрасывать ее жизнь на помойку!

Я побледнел так резко, что стал похож даже не на мертвеца, а на алебастровую статую. Откуда знаю? Видел свое отражение в миске с водой, она стояла у самых ног. Белый стал, и глаза безумные. Расширенные зрачки затопили радужку, оставив только тонкий тускло-золотой ободок по краю.

— Или ты надеялся, что, умерев, попадешь к ней? — криво усмехнулся Дождь.

Я быстро отвел взгляд и резко, со всхлипом, вдохнул сырой воздух.

— Так это ты зря. Ее там нет. — Голос Дождя звучал глухо. — Ее нигде нет. Ее душа и суть сгорели вместе с крыльями, ты больше не увидишь ее никогда, ни в