После этого старик вновь пополз на четвереньках, и продолжать беседу стало бессмысленно. Однако при всей своей абсурдности — этот разговор запечатлелся у меня в памяти, и я спишу описать его — вдруг Гриз поймёт больше.

Для меня стала полезной только последняя фраза. Мне вдруг подумалось: что, если сладости, которые раздаёт Полли перед сном — не просто сладости?

Вечерняя раздача сладостей — единственный приём пищи, от которого никто отлынивать не будет. Я уже наблюдал за тем, с какой радостью все поедают кексы, печенье или маленькие миндальные пирожные от доброй тёти Полли… едва ли, впрочем, она знает, какую начинку добавляет в них её не столь добрый муж.

Что касается старого Найви, то он мог просто так не есть сладкого — одна из его чудаковатых выходок, к примеру. Но раз уж он знает, что обитает в лечебнице — скорее всего, догадался и о снотворном.

Что же, я решил испытать свою догадку и подготовился к испытанию за ужином. Из хлеба и каши мне удалось слепить вполне пристойно выглядящую «сдобу». На мою удачу, Полли приготовила медовую коврижку, и я сумел избежать бдительного взора нянечек, сунуть свою порцию в карман и проглотить подмену. Впрочем, слегка помог старый Найви, который как раз кинулся к подносу, чтобы попросить тройную порцию…

До отбоя остаются сущие минуты, а сонливости нет и в помине. Скоро погасят свет. Я попросил оставить мне ночник-флектус, сказал, что боюсь темноты. На самом деле я собираюсь устроиться в углу возле двери в свою комнату — так, чтобы видеть и комнату Лайла.

Я всё продумал. Светильник-флектус легко закрепить на нагрудном кармане, чтобы свет падал на тетрадь. Под тетрадь подложу сборник стихов. И буду фиксировать всё, что смогу рассмотреть. Удастся ли мне увидеть таинственную фею, или таинственную Хозяюшку, или тварь, что оставляет чёрные следы? Надеюсь, что удастся.

Роль беспристрастного наблюдателя сильно не по мне. Однако я попытаюсь как можно точнее описывать увиденное.

Пришлось отвлечься на умывание. Лайл уже готовится ко сну. Я уверил его, что меня тоже клонит в сон. То печенье, которое мне удалось сохранить, я обернул салфеткой и положил за тумбочку. Найдите его там, если нужно будет для расследования.

Скоро погасят свет. Помогай нам, Единый. Я не знаю, что таится здесь во тьме по ночам и кто или что навещает спящих, чтобы забрать у них боль и память. Однако намереваюсь узнать. Предчувствие говорит мне, что дело может оказаться куда страшнее, чем мы предполагали. Если так и будет — прошу, закончите за нас и прекратите то, чем занимаются Тройоло.

Я хотел попрощаться в конце этих строк, Мелони. Однако тебе едва ли доставит удовольствие переводить всю эту сентиментальную чушь. Живи счастливо, Укротительница Зверей. Иногда смотри на море в память о глупом старом Альбатросе.

И скажи другой Укротительнице — пусть она остаётся такой же как сейчас невыносимой.

До самого конца.

ЖУРНАЛ НОЧНОГО БДЕНИЯ В НОЧЬ НА 1-Е СТРЕЛКА

10 часов. Только что погасили свет. Лайл уже в постели. Судя по всему, его мгновенно сморило. Как хорошо, что не нужно макать перо в чернильницу. Всё же писать на весу немного неудоб (уходящий вниз росчерк).

Из-за флектуса кажется, что ночь отступила, очертив призрачно-голубоватый круг, в котором я сижу. Тетрадь видна довольно явно, теперь только бы вспомнить навыки пансиона и писать разборчиво.

11 часов. Часы на стене едва различимы в темноте. Однако мягкие удары, отдалённые, вкрадчивые доносятся из холла, снизу. В коридорах тихо. И ни звука из остальных спален.

Лайл всхрапывает и брыкается, ему снится недоброе. Скомкал одеяло, правая нога свешивается с кровати. Окликаю его шёпотом. Потом громче. Но он только бормочет что-то невнятно и вновь погружается в сон.

Мне спать всё ещё не хочется. Темнота вокруг кажется живой, шевелящейся. Там, за пределами голубоватого круга, таится неведомое… и эта тишь, нет даже ночных распевов тенн, к которым я привык в питомнике.

Я специально отдёрнул занавески в своей комнате. Но луна простужена и отсыпается под сотней плотных серых одеял. Наши окна выходят на сад, а вечерние фонари в нём гасят с отбоя. Со двора не приходит ни капли света.

Из-за флектуса глаза плохо привыкают ко тьме. Почти не вижу, что творится в моей комнате. И главное — в комнате Лайла. Поскольку я бодрствую, что бы ни случилось — это будет направлено на него.

Часы внизу бьют полночь. Казалось мне, или внизу я слышал шаги? Почудилось что-то в коридоре.

Я открыл занавески и у Лайла. Двигался при этом очень осторожно и не издал ни звука. Лайл спит, сон его тревожен, он постанывает, как при кошмарах.

Перебрался в дверной проём, чтобы лучше видеть его комнату. Неловко наблюдать за человеком во сне. Надеюсь, он меня простит.

Половина первого. Нервы напряжены до предела. Каждый звук и шорох невыносимы. Мне кажется, кто-то слышит меня. Из тьмы выползают давние полудетские страхи. Ночь густая, непроглядная. Тени будто движутся в ней. Колеблются в призначно-голубоватом свете. Кошмары собрались на пир. Липкие комки тьмы копошатся в углах. Острые глаза жителя подкроватья показываются — и вновь прячутся. Чушь. Миражи. И мурашки по коже. Тяжело в груди. Всё вздор, это просто расстроенные нервы. Вечерняя хандра перерастает в ночную. Здесь все хандрят по вечерам. Будто что-то обостряет наши страхи, вытаскивает на поверхность боль.

Чтобы было проще забрать её.

Что за странный звук мне послышался только что. Должно быть, где-то в трубах уборной плещется вода.

Час ночи. Звук повторился минуту назад. Он идёт будто бы из стен. Очень неопределённый и тихий. Будто что-то вязкое переливается и тянется вниз текучими каплями. По спине стекает холодный пот. Рядом что-то есть. Мягкий звук теперь идёт с потолка. Шорох из-под пола. Будто бы чешуя.

Приближается и становится явственнее. Тихий, чавкающий звук. Теперь я слышу даже сквозь храп Лайла и стук сердца. Вот опять. Ближе. И ещё.

Отдалённый отсвет. Луч (?).

Комната словно прошита золотой нитью. Одна, потом другая. Будто ожившие солнечные лучи. Тонкие, как волосы или паутина. Они двигаются. Их уже целый пучок. Вползают в комнату через отверстие вентиляции над изголовьем. Пушатся. Ощупывают воздух и тянутся к кровати.

От нитей идёт свет, и всё становится видно. В комнате Лайла творится то же самое. Тонкие золотые нити выходят из вентиляции и парят в воздухе. Вот они