«Цельтесь точнее, — нашёптывает образ Нэйша, и я вновь и вновь пытаюсь отмахнуться. — Ведь вы же знаете, правда?»

— Рифы. Мне нужно, чтобы ты рассказал о том, как… как ты прибыл туда, как всё устроено…

Почему он так спокоен? Почему вспоминает заключение, будто дружескую пирушку⁈ Это не маска, я знаю. Он говорит о пытках, о драках в бараке, о работе на полях терпенеи без малейшего признака волнения. И он помнит. Всё помнит, только… не чувствует.

Словно принял мощное обезболивающее. Хранящее даже от боли прошлого.

«Ну же, — впору поверить, что завернутый в маск-плащ Нэйш стоит совсем рядом. — Цельтесь получше. Последняя попытка. Последний удар. Должно подействовать, а?»

Нет. Зажмуриваюсь, прикусываю внутреннюю часть щеки, нет… не могу. Не это. Может подействовать, даже, может быть, привести его в чувство, но… Это за гранью.

И я ведь всё равно подтвердил свои догадки. И о Единый, если таков эффект всего лишь трёх полных дней, то те, кто здесь в восьмой или в девятый раз…

Впрочем, речь не о днях, вовсе не о днях.

— Эй, дружище? Есть ещё вопросы?

— Да, — выдыхаю я прежде, чем успеваю сообразить. — Кто приходит к тебе в снах, Лайл?

— Ну-у-у, я бы сказал, это довольно-таки разнообразная компания. Вчера вот была рыженькая, с родинкой на щеке. А позавчера — брюнетка, малость смахивающая на… так, ладно, неважно. Блондинок пока что нет, но надеюсь встретить. Недурные сны для такого местечка, ты как полагаешь? Куда уж получше той феечки, которую будто бы видел Морстен, а?

Всегда женщины. И одинаковые сны. Вернее, не одинаковые — схожие. Проблемы со сном, так ведь сказал Лайл, такая странная оговорка… Потому что здесь нет проблем со сном. Ни у кого нет. Все исправно засыпают. Даже в общих комнатах.

Разумеется, покой и расслабляющие ванны, Лайл. Я так и знал, что ты это скажешь.

— Но Морстен не заснул, верно? До какого-то момента — но не заснул. Он говорил, другие тоже пробовали… сыграть в Игру, да?

Игру, которая придумана, чтобы скрыть то, что здесь творится на самом деле.

— Так почему же Морстен не уснул сразу?

— Ха. Ещё печенье осталось. Вэлли дала — это такая курносая, в кудряшках. А? Морстен? Да он ведь сам рассказывал, что сидел на весёленьких зельях. Ещё б он после такого заснул — да его, небось, и снотворное не берёт!

Спасибо, Лайл. Даже в таком состоянии ты нашёл нужный путь. Сказал нужное слово. И мне очень бы хотелось с тобой посоветоваться, знаешь, только… ты ведь едва ли отнесёшься серьёзно к моим догадкам…

Нет, к моей уверенности.

— Постой-постой… не-е-е, ну не можешь же ты это всё всерьёз. Ты думаешь, они нас вроде как усыпляют, а потом что? Насильно наносят ласку и подвергают пользе? Причиняют нам добро со страшной силой так, что мы кой-что даже забываем? Да ладно, дружище, ну ясно же, что это глупости…

Ты не отнесёшься серьезно, а убеждать тебя, пока ты под воздействием этого, что бы это ни было… бесполезно. Я вытащу тебя. Найду способ.

Но сначала я посоветуюсь с тем, кто лучше меня умеет задавать вопросы.

Нужно просто смежить веки. Выдохнуть, мысленно потянувшись словно бы к тёплой руке…

…учитель Найго сидит под раскидистым деревом. Под ногами у него плавно катится в неведомое река. Учитель набивает трубочку, насвистывая под нос. Наверное, рад, что в своём воображении я пришёл к нему наконец-то — не чтобы спрашивать.

Чтобы отвечать.

— Что они делают с вами, мой ученик?

Ответ рождается внутри без усилий.

— Они нас лечат. От боля и горя, от тревог и переживаний. Забирают их, отчего ты чувствуешь себя лёгким. Вещи становятся проще. А мир яснее. Память возвращается со временем, но не боль.

— Звучит хорошо. Но что же не так?

— Боль — лишь симптом, учитель. И они знают это. Бесполезно лечить симптомы — так говорят врачи. Потому Мортену Тройоло мало погружать нас в фальшивую безмятежность. Они хотят добраться до источника боли. Переживания. Тревоги.

— И что они делают с источником?

— Изглаживают из памяти. Что бы это ни было. Событие. Действие. Или человек, которого любишь.

— Разве можно любить того, кто причиняет боль?

В моём воображении учитель печален. Он больше моего пожил на свете. Исходил больше троп. Потому знает ответ лучше.

Мы слишком часто любим тех, кто причиняет нам боль — вольно или невольно. Своими изменами. Жестокими словами. Необходимостью тревожиться. Своими болезнями и своею смертью — те, кого мы любим рано или поздно причиняют нам боль.

Как моя невыносимая — летящая в пламя пожара, который начинает разгораться…

Без шансов пройти сквозь огонь.

— А когда этот источник изглаживается из памяти — что происходит с людьми тогда, Янист?

— Они возвращаются по домам. И живут счастливо. Глядя на былые тревоги и горести сквозь пелену безмятежности и беспечности. Прежнее кажется им неважным. Отягощающим и ненужным. Думаю, они сами удивляются — как могли относиться ко всему этому серьёзно.

— Но потом ведь придут другие горести. Другие тревоги.

— И потому они возвращаются сюда вновь и вновь. Чтобы опять забыться. Потому что отсутствие боли — самый страшный наркотик, какой только можно вообразить. И я не знаю, как они это сделали, но я…

— Что же вы сделаете, господин Олкест?

Резко распахиваю глаза, прикусываю губу, чтобы не вскрикнуть. А насмешливый голос Нэйша звучит и звучит в ушах. Двоится, троится, обрастает отголосками отцовского голоса, перекидывается в наставления старой Агаты, размножается в шепотливые вопросики:

— Что вы сделаете, оставшись без поддержки напарника?

— Бестолковец с дрянным Даром, что надумаешь⁈

— Что сделаете, когда даже не представляете, что творится?

— Ты собираешься нарушить правила и снова всех разочаровать?

— Что можете вы с такими ставками в этой игре?

— Сыграть.

— А? — подхватывается Лайл, который так и говорил что-то, то ли про обед, то ли про Комнату Сказок. — Это верно, дружище. Сыграть во что-нибудь после обеда совсем не помешает. Или во время обеда. Предлагаю в «Это я б не жрал». Слушай, я вот не забыл стряпни Рифов, так вот, сравнение точно не в сторону здешних поваров… оу-у. Дружище, ты на себя-то в зеркало глянь, я такое загадочное выражение лица за жизнь свою ни