— Настоящее творчество — лучший отдых! Мы могли бы… ну вот хоть и бы и про Айлор. Если бы найти кого-нибудь на роль Эвальда Шеннетского…

— Предлагаю Жозза. Если сломать ему ногу до кучи — он будет орать ещё громче, так что… А принцессу Арианту сможет нехило изобразить Найви. У него талант. Вчера с утра он был картошкой.

Лайл ехиден, словно сам забыл свою роль. Пихаю его под столом ногой. Гроски в ответ складывает руки (в правой зажата ложка) и возводит глаза к потолку с розовыми единорогами на нём:

— Но вообще-то, как добропорядочный раккантец я не могу ввязываться в это грязное дело. Фи! Эти развратные лицедеи… и лицедейки.

В голосе у него чересчур много мечтательности, но здесь я уже не вмешиваюсь. Во-первых, я давлюсь смешком пополам с кашей. Во-вторых, кажется, я понял наконец.

Да, я могу вспомнить поместье Гюйтов. Иногда нужно переступить и двигаться дальше. К солнцу. К свету. К счастью. Это говорил доктор на беседе вчера… или сны? Неважно — теперь я могу вспомнить что угодно, пусть и не хочу. Что угодно — и это не принесёт боли. Будто поблекшие картинки в книжке памяти.

Старая Агата. Мачеха. Господин Драккант. Госпожа Венейг. Устранитель Нэйш. Всё это я помнил вчера. До каждой не причиняющей боли детали.

Но чего-то одного я вспомнить не мог.

— Я что-то… я что-то забыл… вчера.

Лайл с комичной миной печали гладит меня по головке.

— Ничего-ничего… и тебя вылечат. И меня… гм. Ой-ёй, что ж ты мог забыть, чтобы и здесь-то?

— Жевать, — предполагает Амильет, и к нам тут же устремляется нянечка, — покормить меня «за-а-а-а па-а-а-пу». Я и позабыл, как они могут пристально следить.

После завтрака вновь расходимся по комнатам. Вскоре является доктор Тройоло: плавная походка, пуговицы на жилете переливаются перламутром, покачивается цепочка от часов. Светлая, с проседью бородка тоже кажется перламутровой, и от этого смешно и щекотно. Рядом его жена Полли, мягкая и воздушная одновременно, склоняет голову в ответ на каждое распоряжение мужа. В руках — поднос с сиропами, сиропы пахнут травами, мёдом, сливками. Сама Полли похожа на аккуратную фарфоровую куколку с ирмелейского рынка, тоненькую, музыкальную, держащую в ручках поднос со сладостями.

— Ну, как мы сегодня? — спрашивает доктор у меня и у Лайла, и мой якобы-отец, конечно, начинает рассказывать, что мальчику уже лучше, просто-таки на глазах улучшается состояние, вот он уже и ест и играет, счастье-то какое…

Я стараюсь не расхохотаться. Киваю. Да-да, конечно, я начал вести дневник (о, если бы они видели его!), и беседа помогла, и мир не видится мрачным. Только вот вчера, кажется, я кое-что заб…

— А сон? Не лезет в голову дурное? А тревога? Дорогая, прошу, сегодня яичный и сливочный.

Полли сразу же уделяет нам по большой ложке сладкого «лекарства». Это, конечно, понарошку. Просто сиропы и ликёры, чтобы нас подбодрить. Сладкое выдаётся только два раза в день: на обходе и перед сном. Лайл, однако, раздобыл третий способ: его подкармливают нянечки.

А теперь можно идти в игровые комнаты! Все разбредаются и ищут себе занятие по душе. Можно раскладывать паззлы, разыгрывать морские сражения, лепить, читать, рисовать, болтать.

В Мягкой Комнате снова устроили бои подушками — предводитель, конечно, Жозз. Пух и перья во все стороны, будто драка грифонов во время гона. Банкир Вальдерн занимается лепкой. Амильет уговаривает Найви сыграть в его пьесе. Старик охотно соглашается, но твердит, что играть будет исключительно дерево. «Да где же дерево, когда пьеса про Хромца и его королеву⁈» Найви надолго задумывается, но потом признаётся, что готов на крайний случай взять роль картошки. «Спроси кого хочешь — в этом я мастак!»

Кайрам и Фарх устроили турнир на плюшевых мечах, к ним прилипло ещё с пяток ребят. Присоединяюсь, чтобы подождать очереди и сразиться. Очень жаль, что скучный Тошби уже играет за Дерка Первого Мечника. Можно, конечно, сыграть за Нарти Ойвица, Второго Мечника и вечного соперника Дерка. Только не хочется: вот ещё, проигрывать.

— Я тебе говорю, не на турнирных Ойвиц бы Горбуна разделал, — кидает Кайрам, рисуясь. — На атархэ -то они силами не мерялись? Верный против Стальной Пасти… ха! Эй, давай, давай, лупи уже его!

— Во ты хватил! — фыркает юный, горячий Фарх. — Ты Горбуна видал, видал его на турнире? Молния, смерч! Дед мой говорит — Камень год потом слабых Мечников выдавал, столько силы в Печать Милтаррского вбухал! С таким Даром — что там какие-то атархэ!

— Пф, знаток! Вот я когда плавал в Велейсе — видал Золотую Дюжину, лучших наёмников. Так там у одного атархэ — меч четырёх колен. Ударом развеивает любую магию, клинки режет как масло! Так то — четырёх, а у Ойвица шестиколенный родовой — тут, конечно…

Извечный спор «атархэ» против «Дара», и голоса становятся всё громче — сейчас прибежит нянечка. Делается отчего-то невесело — или это потому, что не могу вспомнить что-то? Но то никак не связано с мечами или атархэ… почему я уверен в этом?

Брожу по игровым комнатам, пока мне не машет Лайл.

— Сынок, сюда, сюда! Вот тебе дивная история.

Рядом с Лайлом — Морстен, уже менее зеленоватый после завтрака. Но всё ещё таинственно улыбающийся. Вяло шлёпает ладошкой по толстому ковру, на котором они примостились у стены.

— Садись… садись… во-о-от. А ты… тоже играешь?

— Ну, само-то собой, — Лайл опять растерял образ раккантского родителя, зато приобрёл море жизнелюбия. — О-о-о, как он играет, ты давай, рассказывай!

— А? Ну да… В общем, мне сказал Эвент, из другой группы. А тому сказал Хорби, а ему Велкинсон, а он тут уже девятый раз, во-о-от… А кто ему сказал? А я не помню что-то… Про Игру. Которая тут… по ночам. А?

Сонно-ускользающее подмигивание и краткий жест — будто стирает что-то с запястья.

— Грязь эта… ну, вы видели… С утра вот… на руке, на ноге… Я… спрашивал, во-о-о-от. Мне стало интересно, и я спросил.

— Ночные салочки, — предполагает весело Лайл. — Лунатичный грязевик, оживлённый некромантией в древние времена…

— А-э-э-э, ты думаешь?

— Нет, конечно. Это волчок. Обход бочков ночью. Намечает грязью самые вкусные.

Морстен как будто раздумывает над серьёзностью таких предположений.

— Не-е-ет… тогда