И тут Давид понял, что это его шанс. Уж что-что, но чтобы наколка спасла его жизнь... Такое в летописях его разбойничьего бытия могло произойти впервые. Мариус сделал татуировку в день возвращения с фронта, по пьяни. Как раз после того, как узнал, что его отец умер. Давид считал, что так он хотя бы попытается отдать должное родителям. Он даже не знал, в какое время суток они ушли в мир иной, и лишь эта малюсенькая наколка оставалась для него напоминанием о тех, кого он уже почти не помнил.

- Да, я сирота. Тебе-то какое дело?

Голос Фроста заметно изменился: свойственная ему мерзкая слащавость превратилась в чуть ли не жалобное бормотание.

- Сколько тебе было, когда умерла мать?

- Пять лет от роду.

- Теперь-то я понял, кого ты мне так напоминаешь... - Фальстрём поднял Давида на ноги и похлопал его по плечу. - Взрослый ребёнок, выросший без опеки и любви. Несмотря на неотёсанность, внутри ты наверняка мечтаешь о встрече с родителями. Увидев тебя, я сразу почувствовал связь. Не ту, что возникает между могильщиком и мертвецом, которого тот укладывает в землю. Это нечто иное. Эта леденящяя обида на... судьбу.

Молнии сверкали, словно вспышки люминесцентных прожекторов. Оглянувшись, Фрост перешёл на шепот:

- Нарушать правила не в моём репертуаре, но я намекну тебе. Шесть - моя любимая цифра. Её мистическая сила воистину грандиозна. Сколько раз она выручала меня - не счесть. Сегодня, к примеру, она может спасти и тебя.

Прозрение прошло по спинному мозгу Мариуса разрядом дефибриллятора.

- Перевернув девятку, мы получаем шестёрку... - медленно проговорил он, точно смакуя каждое слово. - Ответ: девять.

- Посмотрите-ка, он справился. Только не вздумай проболтаться, что я подсказал тебе, - Фрост извлёк из кармана фонарик; взяв Давида под плечо, он потянул его в глубины леса. - До сих пор не могу поверить, что мы идём туда вместе. Скажи честно: как бы ты отреагировал, если бы получил возможность увидеться со своими умершими родителями?

Давид не улавливал, к чему клонит собеседник, посему решил ответить честно:

- Отдал бы всё за то, чтобы они вернулись.

- Когда-то один мой давний знакомый ответил то же самое. И он получил то, что хотел. Плата оказалась мизерной.

Давид не понимал намёков спутника; он послушно шагал за Фростом, раздвигая ботинками вязкий слой отсыревшей листвы. Лес вокруг таинственно шептался. Гонимые ветром тени роились, словно призраки, не нашедшие последнего пристанища. Одинокий луч фонарика разрезал хвойный массив подобно фонарю Диогена. Рычащие раскаты грома чередовались с криками испуганных птиц и жужжанием паразитов, облепляющих путников с ног до головы. Давид понятия не имел, сколько у него оставалось времени. Он попытался взглянуть на часы - бесполезно. Руки связаны крепче, чем бамбуковые палки строительных лесов. Что бы ни задумывал Фальстрём, ему необходимо освободиться и прикончить его, иначе там, в «Союзе», его и Кимико ждёт неминуемая погибель. Да только как?.. И снова миг прозрения: Мариус вспомнил о брелоке-открывалке в заднем кармане брюк. На секунду он возжелал отблагодарить того, на чьём месте оказался и кого так беспечно обхамил в момент своего прибытия, не обнаружив сигарет. «Спасибо тебе, братец. Хоть в чём-то ты не подкачал». Засунув палец в карман, он подцепил ключи и осторожно достал их. Теперь главное - не засветиться.

- Вероятно, ты полагаешь, что я рехнувшийся маньяк, - произнёс Фрост, пролезая под длиннющей еловой веткой. - Не виню: на твоём месте я поступил бы так же. Заносчивый незнакомец машет у тебя перед лицом пушкой, задаёт странные вопросы и ведет диалоги о мертвецах. Но поверь мне: я совершенно адекватен. У всего, что я делаю, есть закономерная причина. Не против, если я поясню?

- Валяй, коль не шутишь.

- Давным-давно я повстречал одного мальчика. Бледного пацанёнка шести лет от роду. Его родители погибли в аварии, когда ему было всего пять, и он прекрасно помнил тот день. Выжил только он. У него не осталось никого; ни бабушек, ни дедушек. Мальчик не помнил голосов родителей, зато прекрасно помнил стук молота, которым забивали гвозди в крышки их гробов. Почему это произошло? И почему именно с ним? За какие грехи невинный ребенок заслужил подобное наказание? Господь - маньяк, если позволил миру стать таким... Домом этого мальчонки стал приют при католической церкви. Священник невзлюбил мальчика с первого же дня; над ним и пятью его друзьями он измывался чаще всего. Какие только пытки он к ним ни применял, какие только мерзкие гадости не заставлял их совершать. Спать на холодной земле; есть пищевые отходы; стоять на битом стекле; душить друг друга. Однажды священник принёс мальчику щенков, а потом заставил его голыми руками вырыть яму и закопать этих щенков заживо. Похоронить их собственными руками. Мальчик ненавидел его всем сердцем. Каждый божий день терпеть эти побои и издевательства. Каждый божий день трястись, в ужасе смотреть на дверь комнаты и надеяться, что в проёме не покажется тот, кого эти шестеро боялись больше смерти. Мальчик жил как тень, избегающая солнца. Каково это: засыпать, зная, что утром всё начнётся по новой? Каково это: хранить под матрасом украденный у поварихи нож и утешать себя тем, что все проблемы можно в любой момент решить самоубийством? Этот ребёнок оказался жертвой случая, который вмиг прожёг его жизнь. Несчастные сироты...

Фрост остановился. Достал чёрный шёлковый платок и вытер лицо. Взглянув на растущие спереди заросли кустарника, он указал на них пальцем:

- Нам туда.

Мариус послушно поковылял следом, не прекращая на ходу пилить веревку. За последние двадцать минут он впервые поверил в то, что ему удастся выбраться сухим из воды.

- О игрушках тот мальчик мог только мечтать. Тем не менее, он и его пятеро друзей стали опорами друг для друга. Одной маленькой, но сплочённой семьей. Догонялки, считалки, загадки - детишки развлекались, как могли... На противоположном конце посёлка, через лес, за болотом, стояла заброшенная школа. Их любимое место для игр в прятки. Мальчишка прекрасно запомнил тот день. Шестое июня, две шестёрки. Это он научил меня той считалочке. Каждый раз, как вспоминаю её, мурашки по коже. «Раз, два - это не просто слова. Три, четыре - нас нет в этом мире. Пять, шесть - у нас для вас весть. Семь, восемь - когда придёт осень. Девять, десять - всех надо повесить». Водить выпало хрупкой арабской девочке, которую священник