Метрах в двадцати от берега над водой поднималась похожая на нефтяную вышка из зеленого бамбука. Здесь был пляж, городская молодежь обучалась тут плаванью стилем ямаути, который считался традиционным для их города. С вышки прыгали в море. Напротив, у самого парка, виднелась еще одна такая же вышка. Постороннему человеку это показалось бы вполне естественным: иметь две вышки для пловцов удобнее, чем одну. Но вышка возле парка принадлежала сэйюкайевцам, а другая минсэйтовцам. Политические противники не хотели сближаться даже в море и не желали ни плавать вместе, ни прыгать с одной вышки. Размежевание во всем было настолько строгим и настолько привычным, что наличие обособленных «партийных» вышек не казалось странным ни Сёдзо, ни тем более Синго.

Сёдзо и Синго простились и разошлись.

Продолжая свой путь к парку, Сёдзо испытывал какое-то необычайное чувство.

Встреча была случайной, но как здорово получилось! И до чего радостно, приятно! А что, собственно, произошло? Он дал спичку, потом было сказано несколько слов о колледже, о красоте лунной ночи, постояли рядом и разошлись. Они не успели выкурить даже по полсигареты, но за это время между ними установилось что-то вроде приятельских отношений. Удивительно! Случись это не лунной ночью, а среди бела дня, да между старшими братьями, у всех в городе глаза бы на лоб полезли.

— Какой идиотизм! — выругался Сёдзо и ожесточенно швырнул окурок в море. И вдруг мелькнула мысль: да узнал ли его Синго? Может быть, он его просто не узнал? Если же узнал еще до того, как попросил прикурить, то это поистине героический поступок. Значит, й Синго понимает всю несуразность этой вражды и относится к ней явно отрицательно. Но в таком случае Синго сумел подняться выше его. Сёдзо почувствовал себя побежденным. В душе он возмущался этой глупой, смешной грызней между двумя партиями в их городе. Ему была отвратительна их так называемая «борьба», продиктованная не принципиальными соображениями, а предрассудками и личными счетами. Однако до сих пор сам он и рта не раскрыл, чтобы выразить свой протест. Сёдзо прекрасно понимал, насколько все это сложно, и его очень мало интересовали местные дела. А главное, он притерпелся к этому идиотизму, перестал его замечать, так же как он присмотрелся к двум вышкам и принюхался к винному запаху, пропитавшему весь-их дом. Сегодняшняя встреча с Синго подействовала на него, как свежий ветер в душную ночь.

Сёдзо вспомнил лицо юноши. Он казался очень бледным и, пожалуй, не только благодаря лунному свету. Нос у него был короткий, челюсти заметно выступали вперед, но в общем черты были довольно правильные, приятные и выразительные. По-видимому, это умный и серьезный юноша. По крайней мере Сёдзо почему-то хотелось, чтобы это было так.

Может быть, Синго даже искал со мной встречи? Может быть, он зайдет ко мне поговорить в библиотеку? — подумал Сёдзо, но тут же отогнал эту мысль. Что за бред!

Не иначе как луна начинает действовать на его воображение. Он и сам не замечал, какая пустота образовалась за последнее время в его душе и как велика была его потребность в привязанности и любви.

Со стороны парка донесся звон колокола! на старинной башне, уцелевшей от крепости у подножья горы, пробили часы. Когда они отбивали четное число, звуки были низкие, печальные; когда нечетное — высокие, ясные, веселые. Хотя время можно было с точностью до одной секунды проверять по радио, жители не желали расставаться с двумя — большим и маленьким — старинными колоколами, что висели на башне под изогнутой крышей китайского стиля.

Большой колокол пробил тринадцать раз. Первые три удара не засчитывались, они были оповещающими. Следовательно, сейчас десять часов. Не успел замереть последний удар, как Сёдзо повернул на дорогу к парку. От долгого пребывания на воздухе, насыщенном морскими испарениями, одежда его стала влажной. Хотелось поскорее добраться домой, тем более что с минуты на минуту должны были закрыть главный вход. Сёдзо ускорил шаг.

На третий день к вечеру приехал Рэйдзо Масуи. На вокзале его встречали многочисленные знакомые.

Едва он добрался до дому, как один за другим стали являться визитеры из числа тех, кто почему-либо не смог засвидетельствовать ему свое почтение на вокзале. Все думали, что по своему обыкновению Масуи не задержится в городе более двух дней, и торопились посетить его.

Спешили и те, кто просто считал своим долгом приветствовать его в родном городе. Но главным образом те, у кого к нему были дела или просьбы. Если бы приехал Дзюта Таруми, его посещали бы только сэйюкайевцы и их сторонники. Масуи же, казалось, был беспристрастен в своих деловых и личных связях, он якобы не делал различия между представителями этих двух партий, хотя на самом деле благоволил к сэйюкайевцам. Поэтому к нему потянулись и те и другие, наперебой спеша выразить ему свою преданность и уважение.

Так было всегда, а тем более сейчас, когда кто-то распространил слух, что Масуи прибыл с какими-то деловыми планами. Слух этот взволновал местных дельцов, нюх у них на этот счет был острый.

Когда Масуи принимал таких посетителей, он напоминал свою племянницу. Казалось, весь его сдоварь, как и у Марико, состоит из двух слов.

«Привет!» — здоровался он с любым посетителем. И затем в течение всего разговора лишь поддакивал: «Да... да...» Его густой, гулкий голос, исходивший, казалось, из самого чрева, глаза, которые обычно смотрели прямо в лицо собеседнику решительным, пронизывающим взглядом, но иногда вдруг начинали светиться добротой и лаской, чуть заметная улыбка — все это внушало доверие встречавшимся с ним людям. И хотя он был весьма скуп на слова, у них не оставалось впечатления, что он нелюбезно или холодно их принял. Выручала и словоохотливость его жены. Но Мацуко не только стремилась сгладить неразговорчивость мужа и не только выполняла долг любезной хозяйки. Ей доставляла удовольствие болтовня с любым собеседником.

А провинциалы куда более словоохотливы, чем жители столицы. Они любили поговорить всласть. И Мацуко чувствовала себя среди них как рыба в воде. Она быстро завоевала себе репутацию простой, общительной женщины и радушной хозяйки. Масуи предоставлял ей здесь полную свободу действий. Не то что в Токио, где ее болтливость не всегда оказывалась кстати; там он, бывало, выразительно взглянув на нее, давал ей понять, чтобы она оставила его наедине с гостем. Таким же выразительным взглядом Масуи приказал ей удалиться, когда к нему на следующий день после его приезда явились двое посетителей из Хоя — такого же