Шрифт:
Закладка:
– И как же ты поступил, Галлион? – спросил я.
– Я… не стал вмешиваться.
– То есть ты, будучи представителем верховной власти Рима в Коринфе, позволил им бичевать невиновного человека прямо перед судом, символом справедливости?
– Я… побоялся вмешиваться.
– Ты не побоялся, – сказал Павел, – тебе было все равно.
– Кто здесь обвиняемый? – возмущенно спросил Галлион. – Мы проверяем истинность его показаний, а не моих.
– Возможно, следовало бы поменять вас местами, – заметил я. – Ты можешь идти, Галлион. К тебе больше нет вопросов… пока.
Галлион встал, бросил злой взгляд на Павла и вышел из зала с гордо поднятой головой.
– Итак, насколько я понял, во что бы ты там ни верил, тебя не остановят ни ветер, ни огонь, ни вода, – сказал я Павлу.
– Вода! – рассмеялся Павел. – Я трижды попадал в кораблекрушения, и в последний раз на пути сюда, в Рим. Что же до ветра и огня… Мне знаком один огонь – он воспламенил души первых уверовавших спустя десять дней после того, как тот, за кем мы следовали, покинул нас. Но меня там не было, я уверовал позже.
– Огонь… – подала вдруг голос Поппея. – Ты не веришь, что огонь уничтожит землю в конце времен? И разве вы все не ждете этого огня?
– Мы ждем возвращения Мессии, – отвечал Павел. – Он обещал вернуться, и да, тогда настанет конец времен, потому, пока еще не поздно, важно донести эту весть до людей.
Голос Павла набирал силу и звучал все убедительнее. Так птица, которая долго готовится к полету, решившись, всегда взлетает выше всех прочих.
– Но в конце времен мир охватит великий огонь, – упорствовала Поппея.
– Некоторые могут в это верить, – отвечал ей Павел, – но Иисус сказал лишь, что нам не дано знать, когда наступит конец времен, и наступит он неожиданно для всех нас.
– Я слышала, он говорил своим последователям, что пришел разжечь этот огонь и сожалеет о том, что еще этого не сделал.
– У него множество последователей, их свидетельства о его речах зачастую противоречат друг другу. Меня там не было, я не слышал, чтобы он так говорил.
– Как ты можешь проповедовать об этом Иисусе?
С этими словами Поппея в гневе повернулась ко мне.
– Он был осужден и казнен как предатель Рима. Любой его сторонник, – тут она указала на Павла, – также является предателем Рима.
– Иисус мертв. Он был осужден и признан виновным, нет нужды судить его повторно. Павел, как я понял, ознакомившись со свидетельствами, не призывал в своих проповедях к восстанию против Рима. Очевидно… – я взял несколько бумаг и быстро их пролистал, – что он, будучи гражданином Рима, подвергался жестокому обращению – его трижды сильно избивали, без суда сажали в тюрьму, он был забросан камнями и оставлен умирать на дороге. – Я посмотрел на Павла. – Похоже, скорее у тебя есть основания выступить с обвинениями портив нас, нежели у нас – против тебя. Ты умеешь прощать.
– В этом я следую учению Иисуса, – отвечал он. – Так он заповедовал.
– И все же – почему ты это делаешь? Почему проповедуешь, несмотря на угрозу для собственной жизни?
Мне действительно хотелось узнать, что двигало этим человеком.
– Могу я встать, цезарь? Хочу обратиться к тебе лично.
Я кивнул. Павел встал со своего стула и шагнул в мою сторону.
– Цезарь, ты – атлет, у тебя есть опыт состязаний. Ты знаешь, каково это – тренироваться, испытывать себя на прочность. В забеге участвуют многие, но приз достается только одному. Вот только ты соревнуешься за венок, который увянет, а я – за венец нетленный, который дарует сам Иисус. Мы пренебрегаем телом во имя цели. Это движет мной, это движет и тобой. Мы товарищи в нашем соперничестве, братья в нашей самоотверженности, смысл которой другим не дано понять.
Он видел меня насквозь. Его проницательность настолько меня потрясла, что в какой-то момент я потерял дар речи.
– Не вижу в том, что произошло, твоей вины, – наконец сказал я. – Ты свободен. Сожалею, что тебе так долго пришлось ждать возможности со мной встретиться.
– Время в его руках, – ответил Павел. – Он приводит нас туда, где нам должно быть.
Кто? Иисус? Бог? Но я не желал слушать проповеди о его боге. Мне достаточно было того, что наконец нашелся человек, который понял, что мной движет, – дар и в то же время проклятье.
* * *
– Он виновен, а ты позволил ему уйти! – накинулась на меня Поппея, едва мы вернулись в наши покои.
– О, не переходи так быстро на латынь. Поговори еще немного на греческом, такой чувственный язык.
Я попытался ее обнять. В гневе Поппея особенно меня возбуждала. Это был вызов, проверка – смогу ли оседлать бурю и унять волны.
– Я сейчас тебя не соблазняю, – сказала она на латинском. – Ты обещал, что примешь меры против этой мерзкой секты, а вместо этого улыбался и даровал ему свободу, а перед тем еще и выслушал длинный список его мытарств.
– Я еще до суда ознакомился с историей его служения, и я никогда не обещал наказать эту секту. Ты говоришь неразумно.
Поппея села на скамью, откинулась назад и смерила меня взглядом.
– Ты был как глина у него в руках. Он подбирал слова, которые точно тебя зацепят. Говорят, он мастер в этом деле, всегда кроит свои речи под тех, кому проповедует.
Она оспаривала его искренность в разговоре со мной, и это меня возмутило.
– Так принято; люди учитывают, что приятно слышать собеседнику, а что нет. Все так поступают, а ты сейчас просто-напросто меня провоцируешь.
– Не провоцирую; я требую, чтобы ты отнесся ко мне с не меньшим уважением, чем к нему. Выслушай, что я тебе расскажу об этих людях, а потом посмотрим, не пожалеешь ли ты, что его отпустил. Теперь он продолжит свое грязное дело и будет обращать людей в свою ересь.
– Что для одного ересь, для другого – истинная вера, – заметил я. – Почему так важно, во что верят эти люди?
– Важно не то, во что они верят, важно, что они делают. – Поппея поправила платье на коленях и заговорила медленнее, явно подбирая слова. – Они бунтари и представляют опасность для государства.
– Убеди меня, – сказал я, скрестив руки на груди.
– Во-первых, всякий раз, встречаясь, они нарушают закон. Не санкционированные государством собрания запрещены. Ты знаешь, Август так решил, чтобы предотвратить деятельность тайных обществ. И принятый нашими
