– А кто этот мессия? Почему не в Риме? Если он – корень всех проблем, почему до сих пор не под арестом?

– Он не может быть здесь, – рассмеялся Эпафродит. – Он мертв. Его казнил префект Иудеи за подстрекательство к восстанию.

– Сейчас?

– Нет, давно, тридцать лет назад.

– Тогда как он может быть мессией?

– А он воскрес из мертвых, – с невозмутимым лицом ответил Эпафродит.

– Чушь какая-то, я не стану тратить на нее время. Передай его кому-нибудь из моих помощников.

– Согласен, глупо выставлять мертвого в качестве мессии, и тем не менее этот человек, Павел, его именем создает проблемы во всех восточных провинциях.

– Давно он в Риме?

– Уже два года ждет возможности тебя увидеть. Он под домашним арестом, но к нему нескончаемым потоком идут посетители, как давние верующие, так и новообращенные. Он даже заявляет, что в императорском доме есть те, кто принял его веру. Я считаю, что тебе стоит с ним познакомиться. – Эпафродит выдержал небольшую паузу и добавил: – Галлион десять лет назад уже имел с ним дело в Коринфе. Павел, по обыкновению, и там наделал шуму.

– Я пошлю за Галлионом, и мы выслушаем их двоих. Знающий свидетель поможет разобраться с этим Павлом.

Позже я рассказал Поппее о предстоящих слушаниях, просто чтобы ее позабавить, но она сразу напряглась и расправила плечи.

– Я желаю присутствовать! – сказала она. – Хочу увидеть одного из них.

– О ком ты?

– Он из тех, кто оскорбляет иудаизм и пытается его уничтожить.

– А, теперь припоминаю, ты ведь неравнодушна к иудаизму и даже его изучала. Так ты что-то слышала об этом человеке?

– О нем – нет, но слышала о том, как эта еретическая секта – религией она называться недостойна – уродует и искажает иудаизм. Она должна быть уничтожена, как некогда был уничтожен культ Баала!

Поппею даже затрясло. Мне тяжело было на это смотреть и тем более сознавать, что она сильно расстроилась из-за такой нелепости, как мертвый так называемый мессия.

– Успокойся, это все ерунда, так – рябь на воде. Иудаизм пережил фараонов, вавилонян и ассирийцев, так что свихнувшегося проповедника как-нибудь переварит.

– Я желаю присутствовать на этом слушании, – настаивала Поппея. – Хочу увидеть лицо врага.

Эпафродит прав: этот Павел вызывал сильные чувства везде, где бы ни появился.

– Хорошо, – согласился я.

После я распорядился, чтобы мне прислали бумаги, которые помогут лучше разобраться, в чем там дело.

* * *

Слушание состоялось на первом этаже дворца в специально отведенном зале, который был расписан сценами из знаменитых судебных процессов, с Сократом в центре. Спешно прибывший накануне Галлион сидел на складном стуле. Рядом стоял секретарь, фиксировавший все происходящее. Поппея сидела в кресле рядом со мной. Напротив поставили стул для обвиняемого – так, чтобы он оказался лицом к нам. Разбирательство должно было проходить на греческом: я полагал, что греческий Павла лучше латыни, а мне не хотелось лишать его возможности свободно изъясняться в свою защиту.

Дверь открылась, и в зал вошел лысый мужчина, кривоногий и низкорослый. Сопровождали его два мускулистых стражника, в присутствии которых, учитывая физические данные Павла, не было никакой необходимости.

– Обвиняемый Павел из Тарса, также известный как Савл, – объявил секретарь и указал на пустующий стул.

Павел сел так, будто предложение было для него чем-то вроде привилегии. Впрочем, возможно, так и было, ведь он целых два года ждал возможности занять это место. Нет, четыре, если добавить к ожиданию в Риме два года заключения в Кесарии. Однако, глядя на него, я бы не сказал, что он зол и ждет не дождется приглашения выступить с гневной речью о том, как с ним несправедливо обошлись.

– Я благодарен за позволение говорить с тобой, цезарь, – сказал Павел, мельком глянув на Галлиона.

Голос у него был слабый и тонкий. Я даже удивился: как с таким голосом он завоевал известность своими проповедями? Просто невозможно было представить его в одном ряду с римскими или греческими ораторами.

– Я редко лично участвую в слушаниях, но твое дело выбрал. Августа тоже им заинтересовалась и решила присутствовать. – Я указал на Поппею, которая во все глаза смотрела на Павла, затем на бумаги, касающиеся дела. – А теперь расскажи, в чем тебя обвинили и почему ты подал апелляцию, настаивая на разбирательстве в Риме. Хочу выслушать твою версию.

Павел оживился, его темные глаза заблестели, он явно был рад воспользоваться такой возможностью.

– Меня интересуют только правовые аспекты, основы своей религии оставь при себе, – предупредил я.

– Это трудно разделить, цезарь, слишком уж они переплелись. Но я попробую. Я неустанно странствовал по Востоку во имя моей веры, во имя истины, которая открылась мне двадцать пять лет назад…

В год моего рождения. У меня мурашки пробежали по коже, но я быстро взял себя в руки. Что здесь такого? В тот год многое случилось.

– Объяснять, что есть истина, не обязательно, просто поведай, что побудило тебя перейти к действиям.

– Я стремился исправить ошибки моей наследной религии, иудаизма. А так как еврейские общины и синагоги распространены по всему Востоку, я и отправился проповедовать в те края. Одни слушали и уверовали, но другие оскорблялись и пытались причинить мне вред. Это случалось снова и снова: в Антиохии, в Иконионе, в Листре, в Филиппах и в Иерусалиме.

– А ты упорный парень, – рассмеялся я. – Тебя встречают враждебно, но тебе и в голову не приходит пойти другой дорогой.

– Я не мог свернуть с пути, не мог позволить братьям моим погибнуть в их слепоте.

Я почувствовал, как напряглась Поппея, и, чтобы как-то ее успокоить, слегка погладил по руке.

– У меня здесь свидетель – тот, кто своими глазами наблюдал за беспорядками в Коринфе. Проконсул Галлион, тебе слово.

Галлион встал со стула:

– Я помню тебя, хорошо помню. Это тебя евреи привели ко мне и заявили, что ты поносишь их бога или вроде того. Как будто я мог быть судьей в вопросах веры! Я так им и сказал, мол, это их внутреннее дело и пусть разбираются сами. Я остановил суд, ты ни единого слова в свою защиту сказать не успел. – Галлион повернулся ко мне. – Ни ему, ни мне не было нужды выслушивать их обвинения.

– И что произошло потом? – спросил я, хотя уже начал догадываться, что именно произошло, после того как проконсул приказал солдатам вывести иудеев из суда.

– Я… я не помню, – ответил Галлион.

– А я помню, – сказал Павел, и голос его зазвучал увереннее. – Проконсул Галлион отпустил меня,