Октавия была гордой и, возможно, не смогла смириться с мыслью, что обречена оставаться на этом необитаемом острове до конца своих дней. Я ни с кем не делился своими планами вернуть ее из ссылки – это было небезопасно. Но я даже вообразить не мог, что она выберет для себя такой путь. Нет, это наверняка убийство. Ее убили. Но кто обладал достаточной властью, чтобы отдать подобный приказ? Октавия – дочь Клавдия и первая жена императора. Это нельзя было не учесть. Таким образом, тот, кто сделал это, был дерзким и храбрым и при этом имел доступ к средствам устрашения любого, кто подверг бы сомнению его приказ.

И вдруг я понял – зачинщик убийства Октавии обставил все так, будто приказ отдал я, в противном случае ему бы никто не подчинился.

Кто осмелился? У кого был доступ к моей печатке и к моим гонцам? Даже Тигеллин с Фением не имели права их использовать.

Я смотрел на скользящие по стенам кабинета солнечные блики и в этот момент понял.

Поппея.

Целый час я просидел, напитываясь этим ужасным знанием, и все никак не мог заставить себя пойти к ней. А вдруг мои догадки неверны? Вдруг я ошибся? В том, что она будет все отрицать, я не сомневался. Но чем дольше я так сидел, тем больше укреплялся в своей правоте. Наконец встал и прошел в ее таблиниум – рабочий кабинет. Поппея сидела за столом и что-то писала. Я залюбовался ее изящно изогнутой шеей. Красота Поппеи, словно щит, отражала любую злую ауру.

– Поппея… – сказал я (она посмотрела на меня и улыбнулась). – Я кое-что тебе принес.

И я сунул ей в руки три письма. Она читала медленно, выражение ее лица при этом не менялось. Потом отложила письма и встала.

– Какая трагедия.

Потянулась ко мне – я отшатнулся. Я никогда не мог подумать, даже представить себе не мог, что ее прикосновение вызовет у меня такую реакцию.

– Я знаю, ты будешь ее оплакивать, – сказала Поппея.

– Это твоих рук дело.

Я ожидал, что она станет все отрицать или начнет юлить и лгать, но она гордо вскинула подбородок и посмотрела мне в глаза:

– Да, это сделала я. Но не ради себя и не ради тебя, а ради нашего будущего ребенка. Ему ничто не должно угрожать, у него не должно быть соперников или врагов. Она была нашим врагом, хотя ты никогда бы этого не признал. Она замышляла побег с острова и бракосочетание с одним из выживших потомков Августа. Их ребенок затмил бы нашего.

– Она не могла иметь детей.

– Теперь ты сам поверил в свою выдумку о ее бесплодии. Она не могла родить, не имея шансов зачать, но выбранный ею наследник Августа предоставил бы ей такую возможность.

– Откуда ты знала, что она замышляет побег?

– У тебя свои шпионы, у меня свои, – хохотнула Поппея. – И я говорю тебе: это правда.

Доказательств не было никаких, но в это можно было поверить, допустить. Вот только все эти допущения не есть истина.

– Я сделала это ради нашего ребенка и сделаю снова, если пойму, что кто-то представляет для него угрозу.

Поппея положила ладони на живот, чуть развела их в стороны, натягивая ткань, и я увидел, какой он стал округлый.

– Вот, смотри!

А я вдруг увидел картинку из прошлого: мать хватается за живот. «Бей сюда, в чрево, породившее Нерона!»

Чрево, которое породит императора…

Однажды я нанес смертельный удар. Теперь то же самое сделала Поппея. Я пошел на это, чтобы защитить свою жизнь, Поппея – чтобы защитить нашего ребенка.

Она нерешительно потянулась ко мне. В этот раз я ее не оттолкнул. Теперь я понял, почему видел в ней свое отражение. Та моя темная сторона, третий Нерон, от которого я отрекся, не покинул меня. Та моя сторона, которую я не показывал Акте, нашла свое отражение в Поппее. Мы действительно были похожи. К счастью или к сожалению, мы были слеплены из одного теста.

LXVIII

Я пресытился красотами Помпеев. Вид на сверкающий залив уже не радовал, а лишь напоминал о том, что голубая гладь моря была последним, чем любовалась в своей жизни Октавия. Вода, вода… Мать плыла по воде, вода окружала Октавию.

Рим удален от моря, и в Рим я спешно уехал, хотя летняя жара еще только подходила к своему пику. Тигеллин и Фений встретили меня с радостью и определенно – с огромным облегчением. Тигеллин (я заметил, что от постоянных раздумий и переживаний у него на лбу появились две глубокие морщины) широко улыбнулся.

– Цезарь, ты как раз вовремя, – приветствовал он. – Нам не нужны беспорядки и толпы марширующих на дворец недовольных. Твое присутствие их утихомирит. Информацию о смерти Октавии мы пока придерживаем. Раньше или позже она все равно просочится в народ, но пока у тебя еще есть время подготовить свою версию случившегося.

– Что? Ты… даже ты… думаешь, что приказ отдал я?

Но люди именно так и подумают, потому что ни у кого другого не было на это власти. Да и кто посмел бы состряпать фальшивый приказ?

– А это не ты? – Тигеллин озадаченно посмотрел на меня.

– Нет!

Он кивнул, но его спокойное согласие говорило лишь о том, что он другого ответа и не ожидал и поэтому не придал ему значения.

– Тогда кто? – спросил он.

Надо было притвориться, будто не знаю. Но я понимал, что это даст толчок к расследованию, поэтому ответил расплывчато:

– Не имею представления, но точно тот, кто хочет очернить мое имя.

Пусть теперь ищут несуществующего злодея.

– Тебе придется успокоить людей, – сказал Фений. – Известие о ее смерти вызовет не только печаль и скорбь – оно вызовет гнев толпы. Было бы очень неплохо, если бы ты указал на виновного и отдал его толпе на расправу. Просто чтобы… обелить свое имя.

Старый принцип cui bono? – кому на пользу? – обычно проливает свет на след виновного. Было очевидно, что больше других смерть Октавии выгодна Поппее. Но я должен был ее защитить.

– Эта семья проклята, – сказал я, чтобы отвести от нее подозрения. – Мессалину приговорили и предали смерти, Британника убила эпилепсия, и вот теперь Октавия приняла смерть от рук наемных убийц.

Об отравленном моей матерью Клавдии я упоминать не стал.

– Да, все это очень печально, – коротко и довольно прохладно констатировал Тигеллин.

Фений, выражая свое с ним согласие, скорбно покачал головой.

* * *

Мы не делали официальных заявлений