– Что, Лисёнок, на сей раз припозднился? – посочувствовал Меншутин.

– Будет зубоскалить, – оборвал Лапа. – Посадишь-не посадишь – это бабушка надвое. А в отлаженном деле – на месте хозяин, нет ли, – всё своим чередом должно идти… Остаёшься на хозяйстве, – объявил он Лисёнку. – Чтоб всё по графику. Вернусь – отчитаешься.

Боб злорадно расхохотался.

– Книжку амбарную потолще заведи, – посоветовал он Лисёнку. – Чтоб лет на пятнадцать хватило…

Бросил участковому Панкратьеву:

– Задержанного в машину! Я заскочу в дирекцию и – следом. Глаз не спускать!

Вышел упругим шагом, радостно возбуждённый. Многолетняя охота его, в успех которой никто уж не верил, наконец-то удалась. Матёрый зверь загнан.

Со своего места Алька видел, как Лисёнок повёл глазами. После чего один из лапинских охранников потихоньку передвинулся к малозаметной дверце, ведущей – Поплагуев-то знал – к боковому, служебному входу со двора, потянул за ручку, убеждаясь, что не заперта. Лисёнок глазами показал на эту дверцу Лапе. Лапа осмотрелся. Зыркнул испытующе на Поплагуева. Тот отвёл взгляд. В следующую минуту Лапа плечом сбил ближайшего к себе милиционера, рванул к дверце, перед ним распахнувшейся. Замешкавшиеся милиционеры кинулись следом. Но тут Лисёнок споткнулся и неловко упал на пороге, мешая раскрыть дверь.

Кое-как оттащили его в сторону, загромыхали сапогами по ступеням.

На крики вбежал Меншутин. Огляделся, очумелый.

Вернулся понурый Панкрат. Виновато развёл руки.

– Думали, обычная подсобка. Оказалось, сквозной ход во двор. Они ещё и снизу дверь за собой привалили. Оказывается, машина во дворе ждала. Пока ломали… Наши, конечно, следом, но…

– Лошары!.. – выругался Меншутин, – то ли на других, то ли на себя. – Чего ждём? В дирекцию, пулей! Объявляем общегородскую тревогу!

Задержался возле Альки. Глянул пронзительно.

– Всё катаешь? – процедил он сквозь зубы. – Он Колдуна, учителя твоего, влёгкую порубил и сжёг, будто полено! А ты не видишь, что бежать собрался! Дружок твой, Данька, ночей не спал, чтоб вурдалака этого изобличить. А ты – тишком! Типа, не при делах! Э, что с тобой!..

Сцыкнул и пошёл себе, как когда-то пацаном – руки в карманах.

Алька бросил кий на сукно. Лапа – убийца Мещерского! А он, Поплагуев, получается, пособник убийцы, которого сам же мечтал разыскать и своей рукой покарать. Вот и покарал!

Неприкаянный, брёл он по городу, кому-то механически кивая, пожимая протягиваемые отовсюду ладони. Кажется, Альку Поплагуева знал весь пятисоттысячный город. Пару раз держал пари: какое расстояние пройдет от Дома Шёлка, прежде чем встретит первого знакомого. Больше ста метров ни разу не прошёл.

Незаметно вышел он к обкому комсомола, в который давно не заглядывал. Собрался свернуть к набережной. Из обкома выскочила девчонка-инструктор Школьного отдела. Увидела Альку.

– Поплагуев! Ты знаешь, что тебя разыскивают? – окликнула она.

Поплагуев непонимающе остановился.

– Ты ж вместе с обкомом проходил диспансеризацию? Флюорографию делал?

Алька туповато кивнул.

– Ну вот. Шестая больница и названивает. У тебя на снимке какая-то бяка. Требуют, чтоб срочно подошёл.

Альку нервно передёрнуло.

Рентгенологическое отделение размещалось на отшибе больничного городка, в одноэтажном запустелом флигельке. Когда Алька вошёл, был он пуст. Не было очереди в коридоре. Не доносились голоса из кабинетов. Алька угадал под обед. Разве что из рентгенкабинета доносился слабый шум аппаратуры.

Алька заглянул. Пухлый румянощекий лаборант лет тридцати – тот самый, что накануне делал ему снимок, сидел в одиночестве перед экраном.

– Тебе чего, малый? – хмуро спросил он. – Не видишь разве надпись «Не входить»?

– Не увидел, – извинился Алька. – Меня просили зайти. Какая-то проблема со снимком.

Ассистент пригляделся.

– Поплагуев? – припомнил он. Алька кивнул.

Лицо лаборанта сделалось скорбным.

– Давно у тебя туберкулёз?

Рот у Альки сам собой приоткрылся.

Аспирант разыскал нужный конверт, подсунул снимок к экрану. Подманил Альку.

– Вот же – открытая форма. Два сектора. И вот здесь пазухи, – он ловко тыкал в снимок карандашом. – Сильно запущено. Считай, половина лёгкого поражена. Да и в левом какое-то нехорошее пятнышко. Не онкология ли? Давно не проверялся?

Алька кивнул. Слюны говорить во рту не осталось.

– Оно и видно.

Алька облизнул сухие губы.

– А точно, что?.. – удалось выговорить ему.

– Точней не бывает. Я на этом десять лет сижу. Знаешь, сколько собак съел? Больше любого корейца.

Румяный лаборант рассмеялся, радуясь собственному остроумию.

Наконец, заметил состояние пациента. Спохватился.

– А в общем-то унывать рано. Бывает и хуже. Некоторые прямо отсюда и… – он махнул вдаль, в сторону Дмитрово-Черкасского кладбища. – А ты пока ничего. Хороший горный санаторий на полгодика, глядишь, заглушит… Сейчас медицина, знаешь, какие чудеса творит? Ко мне один такой, вроде тебя, через пять лет заглянул. Через пять! И всё живой. Исхудал, правда.

Он смутился. Утешитель из него был никакой.

– Ты, знаешь, посиди в коридоре. Подойдёт врач, он тебе детально растолкует. Карту заведёт. Насчёт санатория посоветует, какой подходит. Ты теперь наш!

Алька, не препираясь, вышел. Нащупал стул. Чувствовал себя, будто на него обрушилась та самая плита, которую удерживал над ним Борейко. В этот раз не удержал.

Алька стёр испарину. Надо же как! Жил себе поживал. Чего-то из себя воображал. Прикидывал, куда жизнь повернуть. Но прикидывал впрок. Никуда не спешил. А куда спешить, если толстенный клубок только-только начал разматываться? И вдруг в клубке гнилой участок нити. Парка потянула и – хруст. Чуть дёрнет гниль посильнее – и хана – обрыв. И все планы – в никуда. Что в остатке? Год-другой выхаркивать лёгкие в туберкулёзном санатории? Лучше уж дожить сибаритом. Будто древние римляне. Не в санатории подыхать. А пожить на всю катушку. А уж когда совсем рядом подступит – так, что дышать станет невозможно, – забраться в горячую ванную, да и полоснуть по венам. Под Первый концерт Чайковского. Или лучше под Высоцкого – «Чужая колея».

Алька принялся фантазировать. Ему даже чуть завеселело. Сколько прошло времени, не помнил. Ему отныне было отпущено своё, сокращенное время – короткий и быстрый поток.

– Поплагуев! – донеслось до Альки. Перед ним стоял сорокалетний круглоголовый крепыш со снимком в руке. – Я доктор Шильников. Пойдёмте.

– Оформляться в санаторий? Я отказываюсь, – выпалил Алька.

Врач скосился.

– Эк он вас! – непонятно пробурчал он. – Для начала сделаем рентгеновский снимок. А там и обсудим, куда вас направлять.

Врач завёл его в кабинет. Ссутулившийся лаборант топтался перед экраном. Судя по виду, только что получил взбучку.

– Раздеваемся! – приказал Шильников. Поставил пациента перед экраном.

– В Бога веруешь? – спросил он. Алька неопределённо повёл плечом. – Советую помолиться. Хуже не будет.

Он отошёл в закуток. Уселся.

– Голову вздёрнули!.. На цыпочки не вставать. Руки в боки и локтями к экрану, – раздались слова команды. – Вдохнули! Не дышим… Можно дышать. Одеваемся. И ждём в коридоре.

Алька оделся, вышел в коридор. Вспомнил, что помолиться, как ему советовали, забыл. Вздохнул сокрушённо, – всё один к одному. Коридор наполнился людьми. Подъехала очередная группа на диспансеризацию. С ткацко-прядильной фабрики. Женские голоса что-то оживлённо обсуждали, – кажется, в универсам завезли колготки с лавсаном. Кто-то его подтолкнул, уминая ряд. Алька поднялся. Приоткрыл рентгенкабинет.

– Теперь разглядел?! – донёсся раздраженный голос