Не дожидаясь полной остановки мотоцикла, Данька скатился на дорогу, с пистолетом в руке подбежал. Водитель недвижно лежал на руле. Невредимый Ломик с ужасом разглядывал дырку во лбу мертвеца.

Беспрекословно позволил Клышу вынуть из руки оружие. Подбежал Фома.

– Ёш твою. Вот это развлеклись, – оторопело выговорил он. – Чего ж теперь делать?

– Не вмешивайся, – приказал Клыш. – Чтоб я ни делал, – слушай, но не вмешивайся!

Он ухватил Ломика, рывком выбросил его из машины в дорожную грязь. С перекошенным от ярости лицом приставил к виску пистолет.

– Паскуда! Из-за тебя человека застрелил! Так иди следом! Мне теперь, что один, что двое! Застрелю и скажу, что при самообороне! Одним негодяем меньше!

Ломик расширенными от ужаса глазами следил за подрагивающим у лица стволом. Одно удовольствие – убивать других. Совсем другое – когда убивают тебя самого.

– Или будешь говорить?

Ломик мелко закивал.

– За что убил Мещерского?! Ну?!

Выстрелил над ухом.

– Не я!.. Лапа! – истошно закричал Ломик.

– Почему Лапа? Он-то откуда? – опешил Клыш. От неожиданности опустил пистолет.

О том, что Ломик со своей группой поехал грабить Колдовской терем, Лапину донесли через час после их отъезда. Кинулся следом остановить. Но опоздал. Вещи уж были погружены в машины. Когда ворвался внутрь, в помещении застал младшего брата с кочергой в руке. А на полу – хозяина. Окровавленный, с проломленной головой и перебитой рукой, Мещерский, узвиваясь, полз к порогу, волоча перебитую левую ногу и оставляя за собой бурую жижу. Ломик как раз примерялся ударить ещё раз. Расширенные глаза психопата горели восторгом. Сделать уж ничего было нельзя. Лапин отобранной кочергой добил жертву. В ярости избил брата – той же кочергой. Приказал вещи вернуть в дом и всё сжечь, чтоб не оставить следов.

– Если попадёшься, сам убью, – пообещал он перед тем, как спешно уехать.

– Почему не сжёг, как брат велел? – спросил Клыш.

Ломовицкий, слегка оправившийся, присвистнул:

– Эва как просто! Ты б видел, сколько там всего. И пацаны в теме… сами ж таскали. Полная машина. А им было обещано. Решил, что всё едино, до кучи. Проскочит! Главное – заныкать до времени.

– Пиши собственноручно.

– А не… убьёшь? – Ломик со страхом вглядывался в желваки, ходившие на скулах бешеного мента. – За мной ещё кое-что есть. Убьёшь – не узнаешь.

– Не напишешь – убью.

Данька представил сотрясающегося в ковульсиях, ползущего с проломленной головой беспомощного гения, о котором мир уж не узнает. До зуда захотелось и впрямь застрелить подонка, – после Афганистана это не казалось ему невозможным.

Не будь рядом Фомы, может, и решился бы.

Но Тиновицкий специально держался поблизости. Разглядел в поведении Клыша непритворное, едва удерживаемое желание и впрямь убить. Видел, как опасно сузились его глаза. Поспешил отвлечь каким-то разговором. И после, когда Ломик, всхлипывая, писал, что-то без конца спрашивал, уточнял. Только когда затарахтел УАЗик, вылезла опергруппа, Фома слегка успокоился, – на людях всё-таки не решится.

Развезли каждого по своим местам: застреленного водителя – в городской морг, Ломовицкого – в райотдел. Ломовицкий и начал первым «колоться». Даже без угроз… Его всё ещё колотило от ужаса. В деталях рассказывал об обстоятельствах убийства. На очных ставках уличал других – тех, кто упорствовал. Впрочем, особо и не упорствовали. Похищенное было изъято. Так что участие в групповой краже отрицать было бесполезно, а убийство, которое Ломовицкий сразу взвалил на Лапина, ни подтвердить, ни опровергнуть никто не мог, – в момент убийства в доме были только два брата. Взломали гараж с оружием, на который «навёл» Гутенко. Улов оказался богатым:

15 радиопередатчиков «Томагава», работающих на частоте УВД, 3 прицела ночного видения для автомата Калашникова, широкополосное радиоустройство – для обнаружения и подавления радиообмена на милицеских частотах, а также американский газовый револьвер «Питон», приспособленный для стрельбы дробовыми патронами.

С момента, как всплыла фамилия Лапина, Меншутин, переложив текучку на своих подчинённых, полностью переключился на его поимку.

Лапин уж второй день не выходил ни с кем на связь. Так обычно поступал, когда желал без помех отдохнуть с какой-то новой подружкой. Пытались выяснить, у кого именно расслабляется в этот раз. «Зарядили» всю агентуру. Меншутин нервничал, уверенный, что, едва информация об арестах дойдёт до Лапы, тот тут же подастся в бега.

При очередном звонке трубку поднял Саша Фёдоров.

– Слушаю… Молодца, – на лице его заиграла хорошо знакомая Меншутину улыбочка. Разъединился.

– Это так… Агент звонил.

Как ни в чём ни бывало, принялся насвистывать.

– Ну?! Долго муму тянуть будешь?! – Меншутин, изучивший все свисты своего зама, привстал.

– Лапа в Доме офицеров! – отчеканил Фёдоров. – Об облавах пока не знает.

Меншутин вскочил.

– Трое в форме со мной! – от радостного предвкушения голос его сделался сиплым.

Саша Лапин катал шары в бильярдной Дома офицеров. Лапа был сильным игроком. Шары после могучих «лапинских» ударов с хрустом разлетались по лузам. Но чрезмерный напор ему же и вредил. Даже при игре в боковые лузы, когда следовало сыграть тонко, Лапа предпочитал силу. Потому лучшим бильярдистам проигрывал. Среди самых лучших был Алька Поплагуев. Они как раз сгоняли вторую – контровую – партию, и Лапа вновь проиграл.

– Ты азартен, Парамоша, и это тебя губит, – снасмешничал Алька.

Лапа набычился. За принципиальной партией наблюдала вся бильярдная. Даже маркёр Савельич, круглоголовый и лысый, как его бильярдные шары, позволил себе подпустить осторожную, в усы, улыбочку.

– Дуракам везёт! – процедил Лапа.

Алька от души расхохотался.

– Это тебе не кооперативы окучивать. Здесь деликатность требуется, – не удержался он от подначки.

Лапа тяжело задышал. Он уж набрал силу, сделался вхож в круг известных в стране людей, сам подумывал перебраться в Москву, и приколы насмешника Поплагуева, что снисходительно спускал прежде, начали досаждать.

Дверь распахнулась. В сопровождении трёх милиционеров вошёл начальник уголовного розыска Меншутин. Разлапистой походкой подошёл к Лапе. Чуть покачался на носках, выудил из кармана наручники, покрутил на пальце.

– Арестован! – объявил он. Предупреждающим жестом остановил двух «лапинских» боевиков, дёрнувшихся, было, на выручку.

– Беспредельничаешь? – недобро процедил Лапа. – Ордер есть?

– Будет!

– И что на этот раз нарисовал? Опять какую-нибудь мелочёвку?

– Ну что Вы, Ваше благородие! Кто ж вас нынче по пустякам беспокоить станет? – отшутился Меншутин. Набычился. Лицо его неприязненно исказилось.

– Арестовываешься за убийство! – зловеще отчеканил он.

Гул прошёл по бильярдной.

Брови Лапина тревожно приподнялись.

– Ты знаешь, я давно не при делах, – напомнил он. – Так что замучаешься доказывать.

– Ништяк! Ради тебя с трудами не посчитаюсь… Р-руки! – Меншутин повторно протянул наручники и не без труда защёлкнул их на широких запястьях. Отступил.

– Ну вот, другое дело, – удовлётворённо оценил он. – А то каждый раз гляжу: вроде, с иголочки, а чего-то в твоём прикиде не хватает. А чего, никак в толк взять не мог. Оказывается, наручников.

Снизу послышался топот. Кто-то взлетал вверх по лестнице.

В бильярдную вбежал запыхавшийся низкорослый парень со сбитыми пшеничными волосами, в распахнутой кожаной куртке, в штиблетах на толстенной подошве. Бешено закрутил головой.

Увидев милиционеров,