Он пришел проповедовать Евангелие твердости духа, и его слова упали на благодатную почву. Твердость в этом контексте означала непримиримое сопротивление любым действиям Австрии против Сербии. Ни из одного источника невозможно извлечь предположение, что Пуанкаре или его российские собеседники вообще задумывались о том, было ли у Австро-Венгрии право на принятие каких-либо законных мер после Сараевского убийства. Не было необходимости ни в импровизациях, ни в новых политических заявлениях – Пуанкаре просто твердо придерживался курса, намеченного им летом 1912 года. Это помогает понять, почему, в отличие от своих спутников, он оставался столь спокоен на протяжении всего визита. Для него это было развертыванием того изначального балканского сценария, который обсуждался на бесчисленных франко-российских переговорах. Если русские будут так же твердо стоять на своем, все пойдет так, как и было задумано. Пуанкаре называл это политикой мира, потому что в его представлении, Германия и Австрия вполне могли отступить перед лицом такой непоколебимой солидарности. Но если все же этот курс потерпит неудачу, были вещи похуже, чем война на стороне могущественной России и, как можно было надеяться, военной, морской, торговой и промышленной мощи Великобритании.

Де Робьена, наблюдавшего за президентом с близкого расстояния, весь этот спектакль не впечатлил. Он чувствовал, что Пуанкаре, давая заверения и обещания Николаю II, сознательно действовал через голову Вивиани – премьера и министра иностранных дел. Незадолго до их расставания Пуанкаре напомнил царю: «На этот раз мы должны держаться твердо».

Практически в этот самый момент [вспоминал де Робьен] Белграду был предъявлен австрийский ультиматум. Наши противники тоже решили «держаться твердо». С обеих сторон полагали, что этого «блефа» будет достаточно для достижения успеха. Никто из игроков не думал, что придется идти до конца. Так началась эта трагическая покерная партия[1405].

Позже Палеолог напишет, что в природе великих людей заложена склонность играть в такие роковые игры. «Человек действия», которого он описывал в своей книге о Кавуре, становится «игроком, поскольку каждое серьезное действие подразумевает не только ожидание будущего, но и претензию на способность определять события, направлять и контролировать их»[1406].

10. Ультиматум

Требования Австрии

ПОКА паровой катер вез Пуанкаре и Вивиани через Кронштадтский рейд на борт линкора «Франция», австрийцы вносили последние штрихи в ультиматум, который собирались вручить Белграду. В экипажах без опознавательных знаков, чтобы не быть замеченными, члены Общеимперского совета министров в воскресенье, 19 июля, съехались на частную квартиру Леопольда фон Берхтольда для окончательного согласования «предстоящих дипломатических действий против Сербии». Состоялось неофициальное обсуждение проекта ноты, которая должна быть отправлена в Белград, на котором ее текст был окончательно утвержден. Было решено предъявить ультиматум в 17 часов 23 июля (впоследствии время перенесли на 6 часов вечера, чтобы вручение состоялось после отъезда Пуанкаре из России). Берхтольд довольно по-донкихотски заявил, что, по его мнению, маловероятно, чтобы «информация о нашем шаге стала достоянием общественности до того, как [Пуанкаре] покинет Санкт-Петербург», но, поскольку он знал, что новости о планах Вены уже достигли Рима, скорость была важна. Сербскому правительству будет дано 48 часов на ответ; если сербы не примут его безоговорочно, срок действия ультиматума истечет вечером в субботу 25 июля.

Что дальше? Оставшаяся часть дискуссии была посвящена различным аспектам предполагаемых действий после вручения ультиматума. Конрад заверил Тису, что будет выделено достаточно войск для защиты Трансильвании от возможного нападения румын. Тиса настаивал на том, что Австро-Венгрия должна с самого начала заявить, что у нее «нет планов расширения за счет Сербии» и что она не намеревается аннексировать какую-либо часть территории королевства. Венгерский премьер, как и на предыдущем заседании, был категорически против любых действий, которые привели бы к увеличению количества еще более разгневанных южных славян среди подданных дуалистической монархии. Он также опасался, что перспектива аннексии Австрией сербских территорий не позволит русским отступить без потери лица. Вокруг этого развернулась бурная дискуссия. Берхтольд, в частности, утверждал, что сокращение территории Сербии после конфронтации может оказаться основным средством нейтрализации угрозы, которую она представляет для безопасности Австро-Венгрии. Тиса стоял на своем, и участники встречи пришли к соглашению о компромиссе: Вена в должное время официально объявит, что империя не ведет захватническую войну и не имеет никаких планов на захват сербской территории. Тем не менее это оставляет открытой возможность того, что другие государства, в частности Болгария, смогут претендовать на некоторые районы и территории, которые в настоящее время контролируются сербами[1407].

Ни на этом, ни на других австрийских совещаниях на высшем уровне не было выработано ничего, даже отдаленно напоминающего план, который мы сегодня назвали бы стратегией выхода. Сербия не была государством-изгоем в окружении идиллически тихих соседей: граничившая с ней Албания оставалась крайне нестабильной; сохранялась вероятность, что Болгария, лишь недавно удовлетворившая свой аппетит землями контролируемой сербами Македонии, вернется к своей прежней русофильской политике; и как можно было уравновесить болгарские аннексии в Македонии с необходимостью смягчить позицию Румынии территориальными компенсациями?[1408] Останется ли у власти династия австрофобов Карагеоргиевичей, а если нет, то кто или что ее заменит? Были и менее глобальные, но оттого не менее практические вопросы: кто позаботится о персонале австрийских посольств в Белграде и Цетине, если Австро-Венгрия будет вынуждена разорвать дипломатические отношения – возможно, немцы?[1409] Все это оставалось неразъясненным. И снова, как и на встрече 7 июля, возможность российского вмешательства удостоилась лишь самого поверхностного обсуждения. Комментарии Конрада о военной ситуации были сосредоточены исключительно на австрийском плане Б, чисто балканском военном сценарии, а не на плане R, который предусматривал возможность нападения России на австрийскую Галицию. Тем не менее ни один из присутствующих министров не подумал задать Конраду неудобные вопросы о том, как он планирует реагировать, если русские действительно вмешаются, или уточнить, насколько легко будет перейти от одного сценария мобилизации к другому[1410]. Австрийская политическая элита все еще была поглощена конфликтом с Белградом, не учитывая более широкого спектра проблем. Даже когда до Вены дошла депеша Сапари о необычайном предупреждении Пуанкаре, что у Сербии есть «друзья», – сообщение, достаточно ясно демонстрировавшее, что Франция и Россия согласовали свою стратегию реагирования на австрийский демарш, Берхтольд не задумался об изменении курса[1411].

Нота и ультиматум были составлены бароном Александром Мусулином фон Гомирье, относительно молодым человеком, с 1910 года служившим советником в отделах церковной политики и Восточной Азии. Ему было поручено создать эти документы, потому что он имел репутацию отличного стилиста. Он был, как позже выразился Льюис Нэмир, «одним из тех обычных, лично честных, благонамеренных людей, которых мрачная судьба избрала в качестве пешек в игре, которая должна была привести к величайшей катастрофе в истории Европы»[1412]. Мусулин отточил свой текст, как ювелир драгоценный камень[1413]. Нота, сопровождавшая ультиматум, началась с напоминания о том, как после кризиса с аннексией Боснии Сербия дала обещание сосуществовать с Австро-Венгрией «на основе добрососедства». Несмотря на это обязательство, говорилось в письме, сербское правительство продолжало мириться с существованием на своей территории «подрывного движения», которое спонсировало «террористическую деятельность, вылившуюся в серию беспорядков и убийств», – несколько наигранная ссылка на дюжину или около того безуспешных террористических заговоров южных славян, которые предшествовали убийствам в Сараеве. В письме утверждалось, что сербское правительство вовсе не пыталось пресечь такую деятельность, а «терпело преступные махинации различных обществ и ассоциаций» и «относилось терпимо ко всем проявлениям агитации, способным внушить сербскому населению ненависть к монархии и ее институтам»[1414]. Предварительное расследование заговора с целью убийства эрцгерцога показало, что он был спланирован и осуществлен в Белграде и что переход убийц в Боснию был организован должностными лицами сербской пограничной службы. Таким образом, прошло время «терпимости», которую монархия до сих пор проявляла в своих отношениях с Сербией. В последней части письма говорилось, что правительство Белграда должно распространить на территории королевства публичное уведомление (текст был приложен), о неприемлемости пансербского ирредентизма.

Возможно, самая