предложение, все ещё раздумывая над ролью гимна в спасении Броквена. Я привыкла говорить фразы со смысловой нагрузкой, а тут никак не получалось. Были вопросы, сомнения, непонятки. Короче, в голове не укладывалась та мысль, что песня о городе может стать вторым ключом к спасению горожан от Отца.

Что ж, надо говорить как есть!

— Понимаете, я так громко услышала… — прикусила губу, покачивая головой. — Ну, понимаете, каждый броквеновец знает одну песню, которая важна для города… Я правда не знаю, как она может сыграть в…

— Давай я попробую помочь тебе понять роль этой песни, хах.

Я осеклась, услышав голос со стороны дома Амабель; хриплый, глубокий, усмехающийся, с явными нотами мудрости, точно филин заговорил со мной. Юла и Ула обернулись к зданию, сквозь их пальцы просочился дым, что отдавал слабым никотином. Он покрыл почти весь двор дома, а там кто-то стоял. И светился осколок, ярко-ярко, окрашивая местность в естественные оттенки живого Броквена.

— Госпожа Амабель! — вскрикнули вместе Юла и Ула, давая увидеть нам небольшой дворик с покошённой травой и двумя старенькими пыльными телевизорами, воткнутыми в землю. — Госпожа Амабель, мы пока не можем вас видеть из-за…

— Да знаю я, что сейчас этот осколок мою смерть показывать будет, не паникуйте! — снова перебил голос, громко усмехаясь.

Дым все рассеивался, его запах жег ноздри. Мы замерли, лишь хлопая глазами и мимолетно шепчась.

— А эта дамочка кажется уверенной… — шепнул Эйд, беря меня за плечо.

Купол исчез, небо стало светлым, с белыми прожилками и мелкими серыми облачками. Свежий воздух заполнил легкие. Трава стала ярко-зелёной, заместо всяких киноплёнок в клумбах были живые гортензии; на них садились пчёлы, распыляя сладкий аромат пыльцы. Я немного поморщилась, но свет живого Броквена, тёплый воздух, и душистые запахи окончательно привели меня в чувства.

Из большого двухэтажного дома с бледно-голубым покрытием и темно-синей крышей вышла мадам с чашкой кофе и лаковой курительной трубкой из темного дерева и логотипом лотоса. Это была женщина лет сорока с пышной грудью и округлыми бёдрами; седые волосы с висками, окрашенными в красный цвет, были заплетены в пучок, болотно-зелёные глаза поблескивали от света неба, одета была в шелковую синюю широкую рубашку с серебристыми созвездиями и комбинезон из белой джинсы, на руках звенели кольца с фиолетовыми и белыми минералами, а уши украшали серьги с месяцами. От этой дамочки шла непонятная мистическая аура. Она походила на живой оракул: всезнающий и всевидящий, пребывающий в полном спокойствии, но одновременно и ощутивший все людские чувства от отчаяния до гнева. Она действительно походила на лотос!

— Экстравагантно… — я повела бровями, все смотря на кофе в чашке. Оно было зеленоватого оттенка, даже дымок по цвету казался похож на те зловония, что извергает аллигатор. Если это был допинг, то очень странный.

— Ами, бедная… — Милтон сглотнул, снимая очки. Он рвано вздохнул, поджимая искусанные губы. Миль знал ее?

Шаги женщины были широкими, трубку держала, чуть изогнув пальцы, а легкая ухмылка показывала ямочки на бледной заштукатуренной коже. Мадам была в хорошем расположении духа, она возбужденно глотала кофе, смотря на угловатые записи и зарисовки чёрной ручкой в нескольких блокнотах на узорчатом красном ковре.

— Все-таки у Брауни кофе лучше, чем у Ролла, — хохотнула женщина тихо, садясь на край покрывала и ставя чашку на блюдце. Затем она покосилась на вырытые ямки с зелёными светящимися корнями и тёмной землей: — Интересно, где они взяли такой обалденный мятный сироп? Из другой страны? Как сувенир с юга? Или сами сделали? Ох, сколько секретов даже у простой пекарни!

Поразговаривав с самой собой, дама оперативно села в позу лотоса, засунула руки в почву и быстренько сконцентрировалась на телевизорах. Она глубоко вздохнула и принялась смотреть в экраны, не моргая и, кажется, не дыша.

Подул ветер. Он выбил несколько красных прядей из-за ушей, сдвинул края покрывала и заколыхал зеленоватые шлейфы дыма из чашки и страницы блокнотов. Ветер громко выл, срывая далекие ветки и листья, донося до ушей сигналы автомобилей, бег людей и звон цепей. Но ни что не могло отвлечь женщину от медитации. Она так и сидела смирно, лишь хмуря брови и что-то шепча одними губами. Такая мгновенная концентрация поразила меня.

А когда средь серых зернистых помех на телевизорах стал смутно проглядываться знакомый образ Эрнесса Вайталши и Сабо с Каскадой, женщина зашептала громче, напрягая глаза и сжимая пальцами почву:

— Спокойной ночи, коллеги…

Пока мадам всматривалась в помехи, я заметила, что руки её покрылись отвратно-зелёными нитями вен. И на шее уже пульсировали эти жилы, точно внутри бегали насекомые, — черви или тараканы. На висках появлялись пузыри и волдыри, налитые почерневшей кровью.

Из носа и ушей медленно потекла склизкая дымящаяся болотная жижа, оставляя на коже чёрные ожоги. Они покрывали все тело женщины, точно радиоактивные отходы заполняли чистую реку. Послышались тяжелые тягучие хрипы, женщина скривилась, но продолжила шептать. Она, щурясь, наблюдала, как образ Эрнесса играется с магией в лаборатории.

— Бедные, бедные коллеги… Manife…

Мадам начала захлебываться жидкостью, что вытекала изо рта и пачкала комбинезон. Она мгновенно покрылась тошнотворным светло-зеленым потом, останавливая взгляд на пролитом кофе, который уже был совсем не коричневый и густой, а смоляной и булькающий. Дно у упавшей чашки было прожжено едкой субстанцией, и четко, будто чернилами, выведено три слова:

«Ты не узнаешь»

Резко вытянув руки из земли, женщина стала задыхаться. Она отчаянно старалась дышать носом, но тот был заполнен отравой так же, как и рот. Глаза дамы закатились, капилляры лопнули, а лицо точно покрылось копотью. Незнакомка даже не могла кричать, она только каталась по траве в попытках избавиться от горящей боли и тщетно хватала ртом воздух. Телевизоры упали на ей на ноги, блокноты испачкались в жиже, как и трава. Ветер застонал загробным голосом, облака стали темнее, а в нос ударил смрад трупятины. Женщина гнила заживо.

А за домом я увидела край синего бархатного плаща.

— Так, все, насмотрелись ужастиков и хватит! — снова послышался громыхающий голос, отдающийся мелодичным призрачным эхом, полный смешков и посвистов. — Гляжу, уже даже самые большие трясутся от страха. Дядь Мил, я про тебя говорю, ты своей дрожью остальных заражаешь!

На этот раз светлое небо, зелёная трава и труп женщины испарялись не постепенно, как дым от сигары, а несуразными клубами пара. Создавалось ощущение, что его разгребали руками, точно сугробы мокрого снега. Мерцали розовые и зелёные искры, рассеивая горькое прошлое и возвращая в настоящее. К призрачным пейзажам, колотому куполу и пятой Особенной, что и раздвигала