чтобы она, его любовница, привела ему Настьку, – ”а не то брошу тебя” <…>. Один бывший солдат застрелил другого (с мыслью сказать, что тот сам застрелился). Холод, поздняя осень. Он перемыл в пруде рубашки, портки, снятые с убитого, надел их» (Там же. С. 123–124). «Мужицкий бессмысленный и грубый разврат с женами, следствие которого невероятное количество детей» (Там же. С. 84). «Новосельский мужик привязывал свою жену, всю голую, за косу к перемету и драл ее вожжами до потери сознания». (Там же. С. 84). «Разговаривал с Илюшкой о казнях. Говорил, что за сто рублей кого угодно удавит, "только не из своей деревни"». (Там же. С. 124). «Григорий сдержан в ответах. Очень вообще скрытны, хитры мужики» (Там же. С. 125), «Рагулин рассказывал, как их бил Гришка Соловьев. Один из них схватил черпак и ударил Гришкину беременную мать по животу, хотя она-то была совсем ни при чем. Скинула». (Там же. С. 128). «Изба крохотная и мерзость в ней неописуемая – на лавке разбитые, гнилые лапти и заношенные до черноты, залубяневшие онучи, на полу мелкая гниющая солома, зола, на окне позеленевший самовар их». (Там же. С. 128). «На крыльце у Александра Пальчикова. Богат, а возле избы проходу нет от грязи и навозу». (Там же. С. 153).

293 Зайцев К. Бунин. С. 102–103.

294 Горьковские чтения. 1958–1959. С. 53.

295 Горький М. О русском крестьянстве. Берлин: Изд. Ладыжникова, 1922. Эти очерки можно считать итогом размышлений Горького о русском народе после опыта большевистской революции. Надо помнить, однако, о противоречивости и непоследовательности Горького: до революции он, при всем его отказе идеализировать народ, тем не менее написал повесть «Исповедь» (1908), где проповедовал идею народа-богостроителя, но при этом признавался: «Я плохо верю в разум масс вообще, в разум же крестьянской массы – в особенности» (Горький М. Собр. соч.: в 30 т. М., 1952. Т. 17. С. 25), а после революции написал немало конформистских очерков и статей в угоду советской власти.

296 Короленко В. Г См. Турчин и мы (из впечатлений в Добрудже) // Полное собр. соч. СПб.: Изд. Товарищества А. Ф. Маркс, 1914. Т. 6. С. 100–124.

297 Одесские новости. 1916. 26 апреля.

298 Этот социологический подход иногда приводит советских критиков к абсурду, например, М. Сурнин усматривает в натуралистическом описании изуродованного поездом трупа Егора в финале рассказа «Веселый двор» не более не менее как «обличение» царского строя (Сурпин М. Л. Возрождение реализма (Горький и Бунин. Рассказы о народе 10-х годов) // Проблемы русской литературы. Ярославль, 1966. С. 217–218).

299 У академика И. А. Бунина (беседа) // Московская весть. 1911.12 сентября.

300 Русское слово. 1913.14 апреля. Позже первый рассказ получил название «Лирник Родион».

301 Бунин И. Окаянные дни. Лондон (Канада): Заря, 1973. С. 66–67.

302 Устами Буниных. Т. 1. С. 117.

303 Ло Гатто, например, дает это слово в транскрипции, без перевода: «Эта таинственная болезнь души у русских, именуемая «тоской»; Lo Gatto Е. I miei incontri con la Russia. Milano: Mursia, 1976. P. 179.

304 Какое значение придавал сам Бунин этому образу можно видеть из того, что в первоначальном журнальном тексте была такая фраза: «Егор Минаев русский, до дна души своей русский» (Заветы. 1912. № 1. С. 58). Впоследствии Бунин убрал эту фразу из-за ее слишком навязчивой и прямолинейной оценочности.

Таким же русским типом считал Бунин и Красова в «Деревне», а вовсе не типом «кулака», как это принято считать в советской критике. В интервью газете «Одесский листок» 12 марта 1910 г. Бунин говорил: «Красов – типичный русский человек…».

305 Ключевский В. О. Письма, дневники, афоризмы и мысли об истории. М.: Наука, 1968. С. 335.

306 Запись 29 июля 1911 г., в рукописи, – в печатном тексте «Устами Буниных» отсутствует.

307 Ильин И. А. О тьме и просветлении. С. 67.

308 Блок А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 5. С. 323.

Блоку, впрочем, в отличие от Бунина была свойственна мистическая идеализация этой стихийной темноты и мути, в которой он видел здоровую и свежую варварскую силу, способную вернуть Россию к изначальной, неиспорченной природе; в его пророчествах об уничтожении интеллигенции есть одновременно и боль и некий мазохизм.

308а Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1909. С. 40.

309 Петлистые уши и др. рассказы. С. 61.

310 Там же. С. 63.

311 Там же. С. 66.

312 Там же. С. 69.

313 Там же. С. 63.

314 Бунин И. Деревня. М., 1910. С. 186.

315 Бунин И. Воспоминания. С. 182. В советском издании эта фраза изъята цензурой: М. IX. 422.

316 Айхенвалъд Ю. Силуэты русских писателей. Кн. 3. С. 202.

317 Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1955. С. 93.

318 Ахматова А. Стихи, переписка, воспоминания, иконография. Анн Арбор: Ардис, 1977. С. 88.

319 Новый журнал. № 60. С. 8.

320 Цит. по рукописи.

321 Петлистые уши и др. рассказы. С. 266. Этот рассказ до сих пор запрещен к публикации в СССР как содержащий «религиозную пропаганду».

322 Рассказ «Отто Штейн» – это лишь отрывок из неоконченной повести с предположительным названием «Жизнь». В опубликованном Буниным отрывке, действительно, бросается в глаза ирония по поводу немецкого самодовольства и надменности, но внимательное чтение черновиков, хранящихся в Парижском архиве, показывает, что эту самодовольную ограниченность Бунин относит не столько к немецкой нации, сколько к тому определенному мировоззрению, носителем которого является Отто Штейн, то есть к позитивизму. Отто Штейн – ученик и восторженный почитатель Геккеля, биологический материализм которого был отвратителен Бунину (и популярная книга которого «Мировые загадки» должна была казаться Бунину продиктованной отталкивающей ограниченностью всезнайки). Столь же иронично Бунин описывает и преклонение Отто Штейна перед дельцом и строителем Суэцкого канала Лессепсем, сооружение которого Штейн считает «величайшим переворотом в судьбах человечества». Путешествие Отто Штейна на Цейлон и его столкновение с древней культурой и с ошеломляющей природой этой прародины человечества, «с теми истоками бытия, где смешивается младенчество и смерть, начало и конец», вызывает у немца, как можно видеть из черновиков, глубокий душевный кризис. В нем просыпается прапамять: «Я в тропиках, в Эдеме, в мире древнего человечества, моих праотцов, то есть опять-таки моей родины, прародины, которую я смутно вспоминаю и которой я уже боюсь, как-то темно, по особенному тоскуя, ибо слишком уже отвык я от нее, от