Шрифт:
Закладка:
Он достал из кармана телефон, потыкал пальцем в экран и пожал плечами:
— Здесь нет сигнала… сейчас, я попробую отойти в сторону… вызову охрану…
Он отошел, а я взглянула в последний раз на плиту, где только что были разложены артефакты.
Но там, где только что был старый, истертый временем и непогодой камень с высеченным на нем заклинанием, теперь лежала плита из черного полированного гранита.
На этой плите были высечены два имени и дата.
«А. В. Ракитина. 15. 07. 1961–20. 08. 1998.
В. Н. Ракитин. 24. 11. 1963–20. 08. 1998».
И тут что-то случилось в моей душе, в моей памяти. Словно кто-то отдернул плотную занавеску, которая закрывала от меня мое прошлое.
Я услышала громкий, фальшивый голос какой-то незнакомой женщины, которая проговорила:
— Лена Ракитина!
И вдруг я поняла, что эта женщина обращается ко мне, что это я — Ракитина… только не Лена, а Алена, Аленка… так называла меня мама… моя настоящая мама…
А потом я вспомнила еще кое-что.
Двадцатое августа.
День, который выбит напротив обоих имен.
Мы ехали с папой и мамой в машине, возвращались с дачи — и вдруг навстречу нам вывернул огромный грузовик…
Раздался грохот, треск, скрежет.
Мама успела открыть дверцу машины и вытолкнуть меня…
А больше я ничего не смогла вспомнить.
— Алена, вы идете? — Войтенко махал мне из-за могилы купца Мышкина.
Я погладила плиту, под которой лежали мои родители, и пошла за ним, едва переставляя ноги, так что ему пришлось подхватить меня под руку.
Не помню, как мы дошли до ворот кладбища, помню, что там ждали две машины. За рулем одной была сама Кристина, в другой находилась охрана.
Войтенко усадил меня рядом с собой на заднее сиденье, успев перед этим, надо думать, сообщить Кристине про предателя Юру. Смутно дошли до меня их разговоры, помню, удивилась еще, что великий и ужасный Войтенко не размазал Кристину по стенке, а просто поставил на вид. Еще я поняла, что он помнит только, как настиг нас на кладбище Кулагин и угрожал пистолетом и мы отдали ему все артефакты. Он взял их и ушел.
И никакого Иннокентия, и никакого исчезновения своего врага он не помнит. Ну, это и к лучшему.
— Алена, вы как себя чувствуете? — Войтенко повернулся ко мне и заглянул в глаза, что раньше было делом неслыханным. — Может быть, отвезти вас в больницу? Или… к Рудольфу?
— Нет-нет, я лучше домой… — Я назвала Кристине адрес.
— Да знаю уж… — хмыкнула она.
— Но мы непременно должны обсудить все это, — сказал Войтенко, — давайте встретимся завтра…
— Я не могу! — прервала я его. — Я завтра уезжаю к маме.
Не было сил тащиться до родного города на поезде, поэтому я купила билет на самолет.
Я рассчитывала прилететь вечером, но рейс задержали, так что от аэропорта пришлось взять такси, поскольку была глубокая ночь.
В дороге я думала, что делать. Не хотелось пугать маму, вваливаясь среди ночи, я ведь не предупредила ее о своем приезде. С другой стороны, не торчать же всю ночь в зале ожидания.
Телефон разрядился, так что я даже позвонить не могла.
И вот таксист довез меня до нашего с мамой дома, который показался мне маленьким и каким-то неухоженным. Надо же, раньше я этого не замечала.
Я поднялась на наш третий этаж, потопталась под дверью и осторожно позвонила. Никто не отозвался, тогда я позвонила более уверенно, и послышались такие знакомые шаги.
— Кто там?
— Это я, мама, открой!
— Алька? Ты? Господи! — Мама уже гремела замками.
— Что случилось? — спросила она, как только я ввалилась в прихожую.
Ноги отчего-то перестали держать, и язык прирос к гортани. Мама выглядела не очень. Она была бледная и казалась похудевшей, но, возможно, от того, что я подняла ее ни свет ни заря.
Я бросила сумку на пол и отвернулась, вешая пальто. А когда повернулась, то мама смотрела на меня совсем другими глазами — большими, испуганными.
Она попятилась и прижала руки к сердцу.
— Ты знаешь… — прошептала она. — Ты все знаешь… — И попятилась от меня, закрываясь дрожащими руками.
— Мама, ты что? — Я шагнула к ней. — Это же я, Алена! Что с тобой?
Она вдруг как-то обмякла, скукожилась и упала бы, если бы я не подхватила ее. И не ужаснулась, какая она легкая.
За то время, что мы не виделись, мама здорово похудела.
Я прикинула: мне — двадцать восемь, стало быть, ей… уже шестьдесят шесть! А она все работает. Сначала — чтобы посылать мне деньги на учебу, потом — чтобы самой не умереть с голоду, потому что я, видите ли, все никак не могла определиться и находилась в поисках себя. Это вместо того, чтобы зарабатывать деньги и содержать немолодую мать!
Я помогла ей дойти до дивана и села рядом. Хотела прижаться, как сиживали мы частенько вечерами, разговаривали тихонько или просто молчали в сумерках.
Но сейчас мама отстранилась от меня. Она выпрямилась, видно пришла в себя, и твердо встретила мой взгляд.
— Ты знаешь, — сказала она утвердительно, — ты все вспомнила.
— Совсем не все… — я опустила голову. — Помню только горящую машину и что кто-то выбрасывает меня из нее и женский голос кричит, чтобы я отбежала как можно дальше. Еще помню, что моя фамилия была Ракитина, такая же, как у родителей. Помню, как в садик ходила, воспитательница такая полная и сердитая, с резким визгливым голосом. Еще во дворе как-то зимой с горки упала, помню, как кто-то меня учил на велосипеде кататься… папа, наверное. Еще на море были, помню, как я от волн убегала, а родители смеялись…
— Ну вот и пришло время… — тихо проговорила мама, — когда надо тебе все рассказать. Ты не думай, я собиралась, но все откладывала. Сначала ты маленькая была, потом подростком ершистым, затем уехала. Как я не хотела, чтобы ты в Петербурге училась! Но решила, что это судьба…
Заметив, что голос мамин дрожит, я принесла ей плед.
— Спасибо. В общем, ты — дочь моей двоюродной сестры, — заговорила мама четким учительским голосом, очевидно, так ей было легче. — Мы с Аней особо не были близки, потому что разница в возрасте большая, и она сразу же после школы уехала в Петербург учиться и приезжала только один раз, на похороны матери своей, моей тетки. Ну, писала я письма, а потом только открытки отправляла к праздникам, так и то она редко отвечала. Знала я, что у нее семья, ты родилась, муж хороший, живут дружно. У меня
