Шрифт:
Закладка:
— Что ж, Андрей Витальевич просил меня оказать вам любую посильную помощь. Так что скажите, с кем вы хотите встретиться, — и я тут же его приглашу.
— Мне нужно переговорить с Иннокентием. Фамилию его я, к сожалению, не знаю, но имя у него редкое, так что не думаю, что его трудно будет найти.
— Иннокентий? — Рудольф Зурабович поднял густые брови, отчего стал еще больше похож на карикатурного Карла Маркса. — Но я не знаю никого по имени Иннокентий…
— Что вы, не может быть…
— Но уверяю вас… — Он включил компьютер, пробежал пальцами по клавиатуре и повернул ко мне экран: — Убедитесь сами. В нашей клинике нет ни одного пациента с таким именем.
— Может быть, он уже выписался?
— Да нет, среди прежних пациентов тоже нет ни одного Иннокентия. Был один Эммануил, но довольно давно…
— Но как же… я видела его своими глазами, я с ним долго разговаривала… он такой странный… очень худой, сутулый, но при этом высокий, скорее долговязый. У него длинные тонкие руки, бледное лицо со впалыми щеками, запавшие глаза, длинные седоватые волосы и жидкая бородка…
— Нет, здесь, в клинике, никогда не было такого человека! Своих больных я знаю. И запоминаю надолго.
Рудольф Зурабович выглядел удивленным, при этом мне не казалось, что он прикидывается.
— Но как же так… как вы можете это объяснить? Я так хорошо его помню… я видела его так же отчетливо, как вас сейчас!
— И где, где же вы его видели? — улыбнулся доктор. — Дело в том, что, как вы, вероятно, заметили, у меня принцип лечения: больные не должны пересекаться друг с другом. Никакого общения, только со мной и с медицинским персоналом.
— Но я… — Я тут же прикусила язык, ведь если я расскажу, что Иннокентий явился мне ночью в окно, то этот шустрый доктор тотчас же уверится, что у меня не все дома, и с радостью устроит меня в свою клинику. А там уж в свое удовольствие покопается у меня в мозгах, у него и сейчас-то глаза горят.
Я опустила глаза, чтобы Рудольф Зурабович не прочитал мои мысли, но было уже поздно.
— Вы понимаете, Алена, у человеческой памяти очень много удивительных особенностей. Иногда мы запоминаем то, чего на самом деле не было…
— Не может быть! — Я твердила свое исключительно из упрямства.
— Единственное, что я могу предложить, — это все же повторить сеанс гипноза. Может быть, в гипнотическом состоянии вы сможете вспомнить, что было на самом деле.
Ну так я и знала, что он снова сведет все к гипнозу! До чего ему нравится вводить людей в транс и рыться в их подсознании! Но история с Иннокентием меня очень удивила и хотелось в ней разобраться.
Ладно, в прошлый раз со мной ничего страшного не случилось, не случится и сейчас…
— Ладно, — сказала я решительно. — Согласна… доставайте свой хрустальный шар!
— Да нет у меня никакого шара! — обиженно проговорил доктор. — И не нужен он мне…
— Как же нет, я очень хорошо его помню… стеклянный шар, а внутри него падает снег…
Снег… снег падал медленными, редкими, крупными хлопьями. Как в театре, в сцене дуэли Онегина и Ленского…
Я шла по узкой, засыпанной снегом кладбищенской дорожке, то и дело проваливаясь в снег по щиколотку. На могильных плитах и крестах тоже лежали снежные шапки. Я удивленно оглядывалась по сторонам — как меня занесло на это старое кладбище?
Могилы были и правда очень старые — памятники покосившиеся, вросшие в землю, даты на них — стертые, едва различимые, позапрошлого века… вон какая-то Пульхерия Васильевна Цуцикова, офицерская вдова, скончалась в 1898 году в возрасте девяноста лет. Значит, она почти ровесница Пушкина…
Дорожка повернула.
Справа от нее я увидела окруженный красивой кованой оградой солидный монумент из черного гранита, на котором золотом, славянской вязью было выведено: «Здесь покоится купец первой гильдии Мамонт Аполлонович Мышкин»…
С ума сойти — Мамонт Мышкин! Вот уж действительно — нарочно не придумаешь! И надо же, как хорошо сохранилось это надгробье! Ему ведь больше полутора веков…
Я прошла еще немного — и вдруг увидела впереди, среди надгробий, одинокого человека.
Высокий, точнее — долговязый, сутулый и худой, с бледным лицом, длинными седоватыми волосами и маленькой бородкой… Вот же он, Иннокентий! А Рудольф Зурабович говорил, что никогда его не видел, знать не знает!
На этот раз на Иннокентии был не больничный халат, а длинная поношенная черная шинель. Старинная, под стать этому кладбищу. Такая шинель могла быть у Акакия Акакиевича…
Иннокентий, похоже, заметил меня, помахал мне рукой, жестом пригласил следовать за ним.
Мне уже надоело ходить по этому кладбищу, в ботинки набился снег и начал таять, но Иннокентий так настоятельно звал меня, что я не смогла отказаться. Кроме того, я очень хотела с ним поговорить. У меня были к нему вопросы — правда, я не помнила какие, но надеялась вспомнить по ходу разговора.
Я шла за Иннокентием среди старых могил и надгробий, стараясь не отставать.
Наконец он замедлил шаги, потом остановился возле очередной могилы, показал на нее рукой… и вдруг исчез.
Я удивленно огляделась по сторонам — но его нигде не было, он пропал бесследно.
— Иннокентий! — позвала я без надежды на успех. — Иннокентий, где же вы? Нам нужно поговорить!
Но мне никто не отвечал — только слабое кладбищенское эхо.
Тогда я подошла к могиле, на которую он показал рукой, прежде чем исчез.
Это была очень старая, заброшенная могила. Собственно, просто прямоугольный холмик, на котором лежала выветренная, вытертая временем и непогодой каменная плита.
Эта плита была частично покрыта мхом, частично засыпана снегом, но местами проглядывали неразборчивые буквы.
Я быстро отчистила снег. Мне казалось очень важным прочесть то, что там написано.
И когда я смела с камня снег, то смогла прочесть надпись.
Ту же самую, которую уже читала не раз — на дереве, на коже, железе и стекле.
S A T O R
A R E P O
T E N E T
O P E R A
R O T A S
И тут, совсем близко, я услышала звонкий детский голосок.
Я обернулась и увидела неподалеку, возле черного гранитного надгробья, маленькую девочку в легкой красной курточке, с красным шелковым бантом в волосах. Девочка бросала мячик в гранитную плиту и повторяла:
— Камень, дерево, железо, кожа и стекло!
— Девочка, тебе не холодно? — спросила я озабоченно. — Здесь тебе не место! Что
