Шрифт:
Закладка:
– Ты, значит, наладил бизнес и после этого стал спокойно писать романы.
– Ну, не могу сказать, что я их стал спокойнее писать. Но могу сказать, что я стал спокойнее относиться к тем, кто говорит о моих романах, или к тем, кто их печатает. Меня мало волнует эта ситуация. Критики знают мое отношение к ним и за это меня ненавидят. И молчат, когда выходит книга. Не хотят про меня бесплатно писать! Конкретно с меня деньги требуют. Вот по новой книге у меня было более сорока предложений – чтоб я заплатил, и тогда они напишут…
– Много просят?
– От 300 долларов. И выше, как одна сильно уважаемая радиостанция, которая во времена событий у Белого дома покорила нас своей демократической позицией. Там мне откровенно сказали: «Мы про вас скажем, только заплатите». Я больше эту станцию не принимаю. Они, к сожалению, не различают писателей и бизнесменов.
– А ты писатель и бизнесмен в одном флаконе.
– Если бы я рекламировал свой ресторан, я бы заплатил деньги! Но за свою собственную книжку… Когда мой пиар-агент сообщает в прессу, что у меня вышла книга и не хотят ли они про нее написать, ему иногда говорят: «Мы даже читать бесплатно книгу не будем». Если книжка начинающего писателя может принести ему 300 долларов в лучшем случае, то откуда ж у него деньги на пиар?
– Но ты-то еще и бизнесмен. А не бедный писатель.
– Я не плачу просто. Плевать. Нельзя брать с некоммерческой литературы деньги за рекламу. К тому же я считаю, что в этой стране известным быть стыдно. Я вот никогда не стремился к известности, никогда не пиарил себя. На мне нет черных очков, я стригусь коротко, и имидж у меня совершенно не писательский.
– Вот тебя не зря все время спрашивают в интервью про это противоречие: бизнесмен, он же литератор. А ты прикидываешься, что этого противоречия не видишь.
– Не вижу. Это обычная история. Да, в нашей стране я один такой, а в других странах это норма: человек работает кем-то, к примеру официантом, а в свободное время сочиняет. Ему за это не платят же ничего. Не вижу в этом ничего удивительного.
– Ты как Некрасов. Он тоже был практически в вашем бизнесе, занимался винными откупами. Ну и еще литературой немножко.
– Ну… Некрасов… Я бы никогда не занимался этим бизнесом, если бы мне книги приносили достаток. Но они ничего не приносят. Я сам – ладно, но у меня же есть дети. И я хочу, чтобы они гуляли на воздухе, ели нормальные продукты и чтоб фрукты для них не были сезонным продуктом, как это было у меня.
– Привет, так у тебя же папаша – драматург!
– Папа не жил с мамой, у мамы ненормированный рабочий день, молодые все, ребенок не очень нужен. Я воспитывался в детских садах на пятидневке, у бабушки и у дедушки, который умер рано. И в интернатах. А интернаты в те времена – это как колония для малолетних была. Там били смертным боем. Интернат – это немножко другое место, там понимаешь, что надо держаться друг за друга, иначе вообще ничего не получится. Я был предоставлен самому себе. Я мог потопать по дороге криминала, уголовника. Но что-то внутри не дало мне этого сделать, некий стержень поколений.
– Как тебе нравится термин «шизореализм», которым кто-то обозначил твою прозу?
– Мне все равно, кто как паразитирует на мне.
– Да сколько на тебе заработаешь…
– Какая разница! Сколько бы ни заработали – зарабатывают же. Если бы им было неинтересно, они бы занимались чем-то другим.
– Вот еще где-то написали, что «Липскеров оказался буйнопомешанным на любви».
– А, это про мою книгу о любви. О любви в достаточно глобальном понимании этого слова – о любви к Богу, любви к окружающему миру, каким бы уродливым он ни был, любви к себе, к человеку.
– А что Пелевин? Ты его не очень?
– Не очень.
– Вы конкуренты с ним?
– Он не конкурент мне. Мы совершенно в разных нишах. Но в России, как и во всяком другом мире, писатель – это такая профессия, что писатель писателю не друг. Не могут в унисон думать люди в сегодняшнем быстром времени. И нет сейчас никакой преемственности, нету никакого уважения одного поколения к другому. Это плохо. Я помню еще хорошие времена, не знаю, застал ли Пелевин это – каких-то стариков, которые пытались что-то рассказать, которые реально помогали тебе стать писателем. Я просто начал немножко раньше писать, чем Пелевин.
Премия
– И вот в какой-то момент ты, занимаясь и бизнесом, и литературой, вдруг учредил премию для молодых авторов.
– Ну я тут не один. У меня есть друг, депутат от Белгородской области Андрей Скотч. Он возглавляет фонд «Поколение». Серьезный человек. Как-то мы с ним выпивали, и я говорю – давай замутим что-нибудь, премию какую-нибудь литературную. Оказалось, у него точно такая же мысль была! Мы объединили усилия и придумали, что наша премия будет отличаться от других: ее вручают только людям до 25 лет. Именно так! Потому что мне тяжело быть последним писателем России. Не то что я себя так высоко ставлю, но в тот момент у меня не было за спиной ни одного писателя моложе меня, все старше. И вот после объявления о конкурсе мы получили 50 тысяч рукописей! 50 тысяч! Оказывается, вся страна пишет чего-то! Не какие-то там старые пердуны, а молодежь. Она чего-то хочет! На своем первом взлете она хочет сделать что-то настоящее в жизни. У мальчика папаша слесарь, говорит, кончай дурака валять. А тот приносит две штуки и книжку, типа не трогай меня, я талантливый. Вот такая у меня была идея.
– А бабки на премию откуда – вытащены из ресторана?
– Нет. Это некоммерческий фонд «Поколение», куда крупный бизнес сливает на такие нужды бабки. Не только на премию, но и на операции детям на сердце, на реставрацию церквей в захолустье. По размеру наша премия на втором месте после Букеровской премии.
– А я думал, вы со Скотчем скинулись…
– Мы не настолько богаты. И потом, если человек личные деньги вкладывает, ему всегда хочется вернуть их. А тут другая ситуация.
– Когда вы премию впервые вручили?
– В 98-м. Премия – это не только деньги. Еще и книга у человека выходит. Ну что такое в 17 лет получить
