Шрифт:
Закладка:
– Вот усы, борода – это вы как художник отрастили или как революционер?
– Это знак мудрости просто-напросто.
– Да-а?
– Ну, это претензия на мудрость. Понимаете? Я даже в тюрьме отстоял это все. В тюрьме я ходил с длинными волосами и с бородой и усами, что крайне сложно было. Постоянно находился под давлением, чтобы сбрил, но тем не менее я их отстоял. Только в лагере сбрил.
– Почему – в лагере сбрил?
– Я не захотел иметь лишних проблем, потому что хотел условно-досрочно освободиться. Я понимал, что это даст возможность ко мне придраться. Поехать в карцер из-за бороды и усов – само по себе это не страшно. Но каждая поездка в карцер отдаляет каждый раз на шесть месяцев условно-досрочное освобождение. А мне надо было выйти и продолжать дело, которое я начал.
И вот я вышел…
Приложение к Лимонову
Из книги «По тюрьмам»
Я ощутил свою природную принадлежность к этим людям. Я стоек и молчалив, как они, у меня такие же тяжелые глаза, прищуренные, как щели. Безусловно, я с зэками, а не с государством. Конечно, я зэк и, еще не попадая в тюрьму, имел воинственную психологию зэка.
Кто я? Только брат их, мужичок в пугачевском тулупчике…
Безусловно, в российских тюрьмах находится самая энергичная часть населения России. Безусловно, определенное количество людей будет находиться в тюрьмах при любом режиме.
Россия уродует свою молодежь дважды: создав неприглядную, гнусную, мизерную действительность на Воле, и второй раз – свинцово-тяжко карая за незначительные проступки. Все приговоры российских судов в два-три раза тяжелее, чем преступники заслуживают. Сказывается тяжелая традиция деспотизма и уничтожения личности государством.
– А что вы чувствовали, когда вас брали на Алтае? – спросил он [офицер], снял и вновь надел свою фуражку.
– Чувствовал, что если вот сейчас меня застрелят, то никто не узнает об этом. Можно будет свалить на медведей, медведи съели…
«По-человечьи», по-нормальному сокамерники пожлобились: кто-то из пацанов должен был уступить мне по возрасту место на шконке. Но принцип «своя шкура ближе к телу» перевесил. Самым достойным из них оказался «азер». Мне пришлось еще раз признать моральное превосходство «чурок».
За все время пребывания в Саратовском централе я встретил лишь одного зэка, соблюдавшего воровской ход.
Отель «Саратовский централ» – каменный и стальной. За его стенами – ледяная Россия. Через мерзлое пространство близок Ледовитый, т. е. Ледяной океан. От его кромки рукой подать до Северного Безумного полюса. А над полюсом вверх – Ледяной космос. Абсолютная минусовая температура во Вселенной – минус 273 градуса. А в Космосе – ледяные планеты. И далеко от тебя в Космосе – горячая щель любимой девочки – единственное место во Вселенной, где тепло.
Дмитрий Липскеров: «В русской душе темно»
Один из отцов-основателей литературной премии «Дебют» Дмитрий Липскеров вырос в интернатах, где его били смертным боем. После 8-го класса ушел в знаменитую блатную 127-ю вечернюю школу (за гостиницей «Минск»). Занятия в ней были днем, а по вечерам он работал монтировщиком декораций в ТЮЗе. Выучившись на актера, стал – при советской еще власти – модным драматургом. После чего эмигрировал в Америку. Вернувшись из нее в Россию, сделался успешным ресторатором. У него редкое хобби: в свободное время он пишет романы (за десять лет напечатал шесть книг.)
Двое детей.
Написание своей лучшей книги, в которой будет сказана «вся правда», Липскеров откладывает до последнего: потому что за нее его точно застрелят.
Цитата: «Липскеров – это от польского города Липск. Мой прадед – знаменитый поэт Серебряного века Константин Абрамович Липскеров. Его и Немирович ставил, и Станиславский (пьесу «Карменсита и солдат»). Он и второй мой прадед имели газету «Новости дня» – то же самое, что сегодня «Московский комсомолец». У них была своя типография, они Чехова издавали. У Чехова про это написано».
Школа
– Это была блатная школа? 127-я?
– Ну да. Школа была гениальная. Там учились дети министров и членов Политбюро…
– А, типа теперешних олигархов?
– Я бы не сказал. Правильней это сравнивать с шоу-бизнесом, с теперешней творческой элитой. Это были люди, которые уже знали, чем будут заниматься, они туда шли, чтобы не тратить время на математику и физику. Они уже готовились к чему-то.
– А что сейчас этому какой аналог? Ну когда человек сразу получает, что ему надо, и не отвлекается?
– Сейчас какой аналог? Сейчас – такой: деньги.
– Тоже неплохо. А ты тогда уже решил, что будешь заниматься театром? И потому пошел в монтировщики?
– Я пошел туда просто потому, что мне нравился театр: богема, кругом артисты, женщины красивые… Я посмотрел на это – и все, заболел. Ну, дальше поступил в Щукинское, на актерский факультет.
– Притом что ты всегда говорил: «Актер – такая профессия подневольная…»
– Я туда пошел, потому что больше никуда бы не поступил. Я же совсем плохо учился. А там же важен не аттестат, а способности. Правда, в театре я работал очень мало. Причем в кукольном.
– У Образцова?
– Нет, это был театр Хаита, «Люди и куклы». Хаит после уехал в Израиль. Я к тому времени начал писать пьесы.
Драматургия
– А ты зачем стал пьесы писать? Потому что нечего смотреть было, так?
– Нет. Надо было просто куда-то девать накопившуюся энергию. Мозги уже заработали к тому времени. И мне был необходим самодостаточный способ применения сил, действительно такой, чтобы ни от кого не зависеть. Так что литература – это наиболее подходящее для меня дело.
– А в армию?
– Какая армия?! Я же психически больной человек.
– Так, ясно: от армии ты откосил.
– Да, в психиатрической больнице. По полной программе. Много народу это делало…
– И вот ты, значит, пишешь пьесы, и их ставят.
– Не, ну не так все было, конечно. Первые опыты – они так и остались опытами. Но в 88-м я написал пьесу «Река на асфальте» и отдал ее в Театр Табакова. Ее поставили сначала там, а после еще в восьмидесяти профессиональных театрах и в множестве студий и школ. Я был в то время абсолютный лидер проката. Удачно получилось: пьеса была на двух артистах, не требовала особых декораций, ее легко было ставить нищим студиям. А
