— Вы недооцениваете ту поддержку, которую оказываете, сидя рядом с ранеными.

Павел неразборчиво пробурчал, давая понять, что он услышал, и перестал вслушиваться в разговор.

Из задумчивости его вывел девичий голос.

— Скажите, а вы правда сражались с настоящими черкесами?

Павел поднял на неё голову, насколько позволили лубки. Главной отличительной чертой лица барышни был острый нос, который отчётливо намекал на характер. Тёмные глаза барышни светились неподдельным любопытством.

— Говорят, вы убили пятерых всего пятью выстрелами и ранили ещё двоих, а потом вытащили раненого Алексея из ущелья и двое суток несли его на себе. Даже несмотря на то, что с вас самого лились ведра крови.

Павел приподнял брови.

— Я всегда считала, что серая солдатская шинель это та-ак благородно.

Павел, забывшись, пожал плечами, жест вышел плохо понятным, и посмотрел на подпоручика. Ему-то почём знать, что за историю там насочинял Алексей. С того, кто наговорил, и спрашивали бы. Павел прикинул число: можно ли за пятерых считать в том числе лошадей? Хотя даже с ними всё равно не набиралось. Но если прибавить ту завернутую в полотно девушку позади одного из горцев, то может и сойти. А за двоих раненых следует принять его и Алексея в ночном ущелье. Алексей ранен собственным неумением стрелять и попадать, а он, как ни крути, ранен алексеевым же качеством стрельбы. Он отвёл глаза от обливавшегося потом подпоручика. А серая солдатская шинель на нём, потому что ему не повезло родиться ублюдком. А мог бы быть красивый мундир. И может даже лучше, чем у некоторых.

Но вслух Павел, конечно, ничего не сказал. Промолчал лишь многозначительно.

Молчание прервал Алексей:

— Брат, ты не был бы так добр составить компанию Елизавете Михайловне? Мне нужно заглянуть на несколько минут в госпиталь.

Павел скромно подвинулся на скамейке. Алексей посчитал лучшим истолковать это знаком согласия и спешно ретировался. Звуки его трости стали затихать по приближению к госпиталю.

Павел и Елизавета Михайловна остались одни. Барышня постучала каблучком. Нарядные сапожки, покрытые белым и вишнёвым атласом, с чистыми белыми пуговками резко контрастировали с его выгоревшими и потёртыми сапогами. Павел прикрыл глаза и расслабился. С гор несло запахом снега, несмотря на ноябрь. «Итак, бедная Лиза, присаживайтесь. Я посижу рядом, изображая компанию». И барышня на самом деле присела рядом, зашуршав юбками и обдав его запахом… Кажется, это была сирень?

Стоило Алексею уйти, как барышня сразу стала серьёзнее и настороженным взглядом смотрела на Павла. Шевелиться тому не хотелось, но голову он чуть повернул в её сторону.

— Скажите, Павел Кириллович, а вы близко знакомы с Алексеем Кирилловичем?

Павел повёл здоровой рукой, показав, что так. Знакомы, но из одного котла не ели.

Барышня задумчиво помолчала. Покачала ногой.

— Прошу у вас прощения за столь личный вопрос, но правдивы ли слухи о том, что Алексей был вызван на дуэль и даже принёс извинения?

Павел посмотрел на неё пристально, думая о том, насколько далеко разошлась эта история. Но ничего не ответил. Для этого бы пришлось рассказать сколько раз и при каких обстоятельствах, а говорить много у него на данный момент получалось плохо.

— Не поймите неправильно! Мой папенька до последнего времени всегда говорил, какой Алексей отважный и благородный человек. Да я и сама его знала только с такой стороны. Но услышанное здесь несколько расходится.

— Истна гд-т рдм.

Барышня разобрала его слова, но продолжила так, словно не заметила их:

— Понимаете. С тех пор, как я приехала в Пятигорск, я больше почти ничего не слышу об Алексее. Все разговоры только о вас. Как вы благородно не стали убивать на дуэли. И это с вашей меткостью! Когда вы можете поразить летящего орла в глаз. Как возвышенно приняли извинения. Как отважно бились с горцами, а потом милосердно спасли того, с кем раньше дрались на дуэли. И мне начинает казаться, что папенька был введён в заблуждение.

Павел растерялся и счёл за лучшее смотреть на неработающий фонтан в центре двора. Каменная чаша приобрела зеленоватый оттенок. Должно быть летом там вполне свободно себя чувствуют лягушки.

Барышня приняла молчаливость за скромность и восхищения в её глазах прибавилось. Павлу стало неловко. Рубашка неприятно прилипла к спине. Он провалялся без сознания всего неделю, но уже перестал понимать происходящее.

Барышня искала возможности продолжить разговор с таким героем:

— Скажите, а как вы относитесь к романам Поль де Кока? Ах, во всех салонах сейчас только и разговоров, что про его госпожу Панталон.

Павел только из вежливости не закатил глаза. Да о чём он сейчас со сломанной челюстью говорить может? И знать бы кто ещё этот их Поль де Кок. Он промычал в ответ нечто неразборчивое.

Барышня твердо решила завести беседу с таким героем вне зависимости, будет он её поддерживать или нет.

— Я с вами совершенно согласна. Невероятно точная мысль.

«Счастье-то какое», — подумал Павел. Сидеть с барышней уже прямо можно было сказать стало невыносимым. И тут он увидел, как с крыльца спускается Алексей и идёт к ним. Павел чуть изменил позу. «Иди сюда быстрей и забери эту даму».

— Елизавета Михайловна, простите, что вам пришлось ожидать. Надеюсь, вы были довольны компанией моего брата. Позвольте предложить вам руку, — Алексей помог барышне встать.

«Да-да. Идите уже отсюда».

Но Алексей не торопился уходить. Повернулся к нему, на лице было полно забот.

— Павел, прошу, дождись меня. Я провожу Елизавету Михайловну и вернусь. Нам нужно будет обсудить дела.

Обсуждать что-либо ещё Павлу не хотелось, но сидеть на лавочке было слишком хорошо. Он остался сидеть и крутить в голове вялые мысли обо всём и ни о чём, в частности и об истории, рассказанной Елизаветой.

Алексей проводил Елизавету до дома, благопристойно расшаркался с её маменькой — госпожой Белинской и поспешил обратно к брату. С мыслей не уходило то, что рассказал ему лекарь. Ревматизмы, подагра, отсутствие возможности есть что-либо кроме супов. Но самое страшное «мы не можем исключить Антонов огонь».

— Не можем исключить, — повторил Алексей и как мог побежал скорее к госпиталю.

Его небольшое здание с белыми известковыми словно изъеденными стенами и камышовой крышей кряжесто сидело на плоской вершине горы Горячей. Четырёхскатная крыша Александрийских ванн выглядывала одним углом из-за стены госпиталя. У одинокой сосны на склоне Алексей затормозил, увидев, что Павел никуда не ушёл. Алексея вдруг поразило