— Алексей Кириллович, вы же такой хороший благородный человек, как вы могли связаться с ефрейтором Ивановым. Ведь у него даже морда паскудная.

Алексей открыл было рот, собираясь возразить, но прапорщик прервал его:

— Молчите. Вам сейчас нужен покой. Да и ведь не только я так говорю, послушайте других. Мерзостный человек. Да и сами судите — второй раз вас на дуэль вызвал. Колено вам прострелил, и то ему не хватило. Вовсе убить решил. Простите мне излишнюю резкость, но Иванов настоящий сукин сын, не только по происхождению.

— Он мой брат.

Емеленко прервался на полуслове и посмотрел на Алексея, не зная, что ответить на такую глупость. Даже остановился. Вздохнул:

— Эх, Алексей Кириллович, не к тому человеку вы благосклонны. Не заслужил он вашей добродетели.

Алексей испытал нестерпимое желание рассказать, что на самом деле это он причинял боль Иванову и виновен по всех его ранах, но усложнять историю про черкесов было нельзя. И с тем, что есть, она вызывала слишком много подозрений. Поэтому Алексей только сжимал из-за всех сил луку седла и думал, что когда-нибудь, когда-нибудь все узнают правду.

Павел спустил ноги с кровати. Холодные доски были даже приятны, отвлекали от поясницы, которую ломило — сказывались последствия ночи на холодных камнях. Ладно, что обошлось только поясницей. Как бы он смог кашлять при одновременной пульмонии и сломанной челюсти было страшно думать. Он схватился левой рукой за железную спинку кровати, подтянулся и с натугой поднялся. Натянул на портянки жёсткие от долгого простоя сапоги, накинул на застиранный больничный халат шинель и выполз во двор.

Вид с госпитального двора открывался замечательный. Совсем не то, что непотребный вид ефрейтора. Опухшее заросшее лицо страшно чесалось, лубки на шее лежали безобразным ошейником и натирали ключицы и мышцы плеч, с глаз только недавно ушла краснота и воспалённость. А о ломоте во всех костях и рези внизу живота уж точно хотелось забыть. То ли дело величественная пятиглавая Бештау. Острые скалы и опасные ущелья с такого расстояния казались игрой пятен света. Весьма красивой игрой, нужно заметить. Мешанина грязно-бурых, серых и чёрных цветов у подножия Бештау к вершине сменялась на серебристо-белую, благородно отливающую синевой под ясным небом палитру. Но на удивление маленькая помятая фигурка ефрейтора не выглядела неуместной на фоне подавляющих своей красотой гор. Павел отвернулся от горы. За последние годы даже самые прекрасные вершины успели опостылеть.

Он оглядел двор в поисках лавочки, но, похоже, не подразумевалось, что пациентам солдатского корпуса госпиталя захочется присесть отдохнуть во время прогулки. Двор изрезали насыпные дорожки, и на этом облагороженность заканчивалась. Но Павел знал, что парк у корпуса для породистых болеющих представляет из себя куда более культурное зрелище, и поэтому, дойдя до конца дорожки, уверенно свернул в жухлые кусты. Земля была мерзлой, и грязи на сапогах не оставалось. Он осторожно продрался через упругие ветки тиса, совершил подъем по пологому склону, снова поднырнул в очередную живую изгородь и, совершенно устав и запыхавшись, вывалился на идеально ровную дорожку. Перед ним маячила каменная белая беседка, увитая лысыми побегами лозы. Он не стал к ней подходить, а свернул вбок к запремеченной вдали широкой скамейке и направился к ней. В летнюю пору она наверняка была окружена зеленеющими кустиками каких-нибудь модных цветов, но ныне они являли собой печальный вид голых ветвей, на которых насильник-ветер оставил жалкие клочки некогда прекрасных нарядов. Павел смахнул рукой с холодного сиденья мельчайшие капельки воды и устало опустился на него. Дышалось на улице не в пример лучше чем в палате, пропахшей карболкой и спиртом.

Вдали показались две головы, поднимающиеся вверх, за головами плечи, торс и всё что полагалось порядочному человеку. Павел проследил усталым взглядом за людьми и отвернулся. А потом взволнованно повернулся обратно. Один из людей был знаком больше, чем он того желал. Послышался стук трости. Сверкая улыбкой и новым мундиром, к нему спешил, насколько позволяла нога, его удивленный братец. Под ручку с барышней. Павел проследил взглядом, как они одолевали лестницу. Настроение, и так не великое, стало того хуже. А ведь и он мог быть наследным сыном, отучиться в кадетском корпусе. И может тоже сиял бы сейчас такими эполетами. Но нет. Судьба коварна. Отец его не любил и не полюбит, даже если этот франт свалится в ущелье. Павел скривился, но из-за опухшей челюсти это было мало понятно. И вообще, кто его такого полюбит? И раньше нежных чувств к нему не питали, а теперь… Теперь и надеяться не стоило.

Павел с кислой миной смотрел, как к нему спешит Алексей. Хромота стала очевидна. Павел хмыкнул и сел прямее. Уставился на стоявших перед ним недобрым взглядом.

— Апо… Павел! — Алексей выступил вперёд. — Позволь представить тебе Елизавету Михайловну.

Он вдруг нервно засуетился:

— Ох, простите за торопливость. Елизавета Михайловна, — он кивнул барышне, — это мой старший брат, ефрейтор Павел Кириллович.

Барышня слегка присела и с любопытством стала рассматривать ефрейтора. Тот в свою очередь бросил косой взгляд на неё. Барышня была худа так, что даже под пальто и пелеринкой это было очевидно, светловолоса и юна. Павел прикинул возраст. Вряд ли ей было больше семнадцати. Вставать не хотелось. В конце концов, он-то не дворянин, чтобы участвовать в их расшаркиваниях.

— Дбрднь, — даже так челюсть неприятно кольнуло.

Хорошо его братец время проводит. Да и что ему помешает? На камнях ведь не он лежал. И последствия не он приобрёл.

Барышня почувствовала неловкость и попыталась учтиво завязать разговор:

— Павел Кириллович, прошу вас, расскажите, в каких боях вами были получены столь страшные раны.

— В ущлье с чрксми, — лубки при каждом слоге надавливали на плечи.

Алексей залился румянцем и попытался перевести тему:

— Елизавета Михайловна приехала к нам из Петербурга.

Павел заметил изменение цвета лица Алексея. А он что покраснел? Стыдно, что у него такой неопрятный братец, который и слова-то выговорить сейчас не может? Вон как тему старается перевести. На фоне барышни из самого Петербурга Алексею он должен казаться сейчас особенно жалким. Взгляд Павла стал колючим и цепким.

А Алексей всё продолжал:

— Доктор рекомендовал Елизавете Михайловне поправить здоровье на водах. Но она настолько добра, что решила не тратить время зря и ещё помочь в солдатском госпитале.