Какое-то время я молча разглядывал её. Если она и играла, то была очень убедительна.

– Вы, сударыня, забыли еще одно слово, – сказал я.

Она на миг нахмурилась.

– Какое?

– Волшебное. Оно начинается на букву «п».

Она в свою очередь уставилась на меня. В глубине ее странных бирюзовых глаз шёл некий таинственный процесс.

Соня по-детски облизнула губы.

– Пожалуйста! – И тут же затараторила: – Пожалуйста! Я просто с ума схожу в этом чёртовом пустом доме, где, кроме телевизора и телефона никого нет, мне не с кем и словом перекинуться. Я вот-вот разрыдаюсь, или зареву…

– Стоп! – прервал я и попробовал отшутиться: – Кино-хлопушка клацкнула; «Снято», – как сказали бы киношники всего мира… Присядь, родная, ты вся моя. Да, и выкури что-нибудь лёгкое из потаённых закромов Сони Шерманн. А я вернусь через пару минут.

Достав из стенного шкафа брюки и пиджак, развешанные в шкафу, я вынул из чемодана свежую рубашку, собрал остальное барахло и отправился в ванную.

– Если хочешь выпить, то не жди меня и наливай водки, – крикнул я из ванной, – Лёд придётся наколоть самой.

– Господи, что с тобой случилось? – послышался её голос прямо у меня за спиной.

Я только начал надевать трусы и, не торопясь, завершив начатый процесс, обернулся. Она стояла в проёме двери, которую бесшумно отворила.

– Что-нибудь произошло? – переспросил я.

Соня молча указала на многочисленные отметины, на неприкрытых частях моего тела.

– Ах, ты об этом, – отмахнулся я и сам откровенно удивился: – Ты, разве, не видела мои боевые раны пару лет назад, во время нашей многолетней семейной идилии?…

Соня легкомысленно передёрнула плечами.

– Ты тщательно скрывал это от меня.

У моего покойного дедушки после Восточного фронта было несколько таких отметин, когда он снимал рубашку.

– Кто же ты такой, Рудольф? – прошептала она. – Зачем ты опять здесь? Чего ты хочешь?

Я шагнул к Соне, протянул руку и легонько приобнял её за талию и подтолкнул за порог гостиной.

– Я хочу, чтобы ты дала мне возможность одеться! – воскликнул я, подпустив суровости в тембр голоса.

И тут же понял, что совершил роковую ошибку, приблизившись к ней вплотную.

Ожидание встречи с ней тянулось бесконечно долго. Последний этап перед встречей превратился в настоящую муку. Не следовало дефилировать перед Соней в таком виде. Тем более не следовало до неё дотрагиваться. Внезапно всё изменилось, как это обычно и бывает после продолжительной разлуки. И мы оба знали об этом. Соня Шерманн стояла точно в столбняке, буравя меня глазами.

– Ты уверен, милый, что именно этого хочешь? – явно наигранно прошептала она. Её голубые глаза уже открыто смеялись надо мной, уж больно нелепо я, должно быть, выглядел, стоя в откровенно раздетом виде и с неприкрытым вожделением во взгляде.

– Если ты будешь настаивать, то твоё воздушное платье окажется сильно измятым.

– Рудольф, ты не прав – его не так-то легко помять, – спокойно ответила она. – Впрочем, если тебе оно не нравится…

Она с улыбкой медленно повернулась ко мне спиной, чтобы я развязал на спине кокетливый бантик. Я решил, что пусть всё катится к чертям, и подобные аристократические манеры не по мне. Я подхватил мою Сонечку Шерманн на руки и понёс её в спальную комнату к огромной кровати, на которую бесцеремонно повалил.

Глаза моей фрау негодующе сверкнули из-под выбившейся пряди волос.

– Имей в виду – я не игрушка, – предупредила она. – Я прежде всего женщина с вытекающими подробностями и последствиями.

– Давно я отвык от этих сладострастных игр, – честно признался я. – Тем более, что после тебя у меня не было женщин.

– Не верю тебе, старый ты лгун!

Она облизнула губы – ну совсем по-детски. Потом улыбнулась своей обворожительной улыбкой.

– Для такого пиршества возраст не помеха, – прошептал я воспалёнными губами.

Такой бури чувств мы, наверное, не испытывали никогда – ни в начале нашего знакомства, ни в течение семи лет супружеской жизни.

IX. B Берлин! B Берлин!

«А отхлебнул вина,

И судишь здраво…»

И. В. Гёте. Западно-восточный Диван.

Ресторан мы выбрали первый, что встретился на пути нашего «ниссана». Припарковались недалеко. Летний тёплый вечер, то и дело прерывался мелким рассыпчатым дождём. Возможно, всё это привлекало берлинцев и гостей столицы, поскольку большинство столиков было занято. Поначалу мы расположились на открытой террасе, попросили что-нибудь выпить и скоро уже потягивали красное испанское вино, любуясь рассвеченными улицами Берлина и непринужденно перекидываясь словами на отвлеченные от любви темы – по крайней мере, так показалось бы непосвящённому. Потом переместились внутрь, в просторную залу, где уселись за круглый необъятный стол под кремовой скатертью, и официанты, гордящиеся своей работой, подавали нам поочередно блюда изысканного ужина… Не подумайте, что я не патриот России или завидую западным порядкам – нет. Просто кое-что в Европе хуже, чем у нас в России, а кое в чём европейцы нас превосходят. Например, культ еды у немцев на высоте, – в этом они добились несомненных успехов.

Итак, мы сидели за круглым столом. На небольшой импровизированной сцене в центре зала выступала певица, она выводила что-то афроамериканское. Певицей я её называю просто так, чтобы вы поняли, о чём идет речь. Да и к пению издаваемые ей звуки можно было отнести с огромной натяжкой. Я перевел взгляд на мою Соню Шерманн.

– Тебе нравится? – полюбопытствовал я. – Вокалистка навевает у тебя какие-нибудь мысли, чувства, ощущения?

– О да, мой милый, – отозвалась она. – Я сгораю от желания отобрать у неё микрофон, а её вытолкать на улицу, чтобы можно было по-человечески отобедать без истерических завываний.

Просто поразительно, что Соня как по волшебству сумела восстановить свой прежний облик. Кто бы мог подумать, что каких-то полчаса назад мы с ней лежали на смятой постели, раскрасневшиеся и запыхавшиеся, а её очаровательное платье было задрано выше пояса, волосы в беспорядке были размётаны по подушке… Теперь же она сидела такая безукоризненно-аккуратная, с таким серьезным и скромным видом. Лишь глаза её неуловимо изменились, хотя возможно – мне это и почудилось.

Внезапно она протянула руку в белой перчатке и коснулась моего локтя.

– Об одном прошу, – сказала она, – не вспоминай прошлого. Давай начнём всё с чистого листа. Обещаешь?

– Обещаю…

Голубые глаза испытующе метнулись к моему лицу.

– А что ты делал в России, Рудольф?

– Так, занимался журналистикой.

– Какой журналистикой?

Обманывать Соню почему-то не хотелось. К тому же, мы с Соней были в браке, да и никто не поручал мне играть с ней какую-то иную роль. А когда начинаешь