Соня нежно держала меня за локоть.

– Ты ведь по-прежнему правительственный агент? – тихо спросила она, не спуская глаз с моего лица.

– Нет, милая моя, – вздохнув, проговорил я. – Разве я похож на страшных и противных шпионов из КГБ? Уехав из Германии, я прекратил всякие связи с подобными заведениями.

Она рассмеялась.

– Ладно, Рудольф, я больше не буду тебя расспрашивать.

Она осеклась, но тут же заговорила:

– Поначалу я думала… тебя подсадили ко мне из некоего отдела федерального налогового управления. Особенно тогда, когда здесь появился твой начальник с туманными разговорами про миссии, борьбу за мир и прочую чепуху.

– Налоги – это не моё хобби, – отрезал я.

Соня нахмурилась и убрала руку.

– Ты так неуклюже увиливаешь, Рудольф, что мне за тебя просто неловко.

– А ты так неуклюже давишь меня, будто тяжёлый танк «Тигр» – А как ты встрепенулся, услышав фамилии Романцова и Глотцера. И ещё… – Она потупила взор. – Извини, но я полна надежд на то, чтобы наш союз опирался на прозрачность отношений. Дело в том…

– В чём? – спросил я, когда она вновь замялась.

– Я не вызываю сотрудников БФФ или криминальной полиции не только из-за того, что мне было так одиноко, но из за страстного женского любопытства.

И тут щёки её по-девичьи запунцевели.

– Ты, конечно, мой экс-муж – тут никаких сомнений быть не может. Но ты не только муж в отставке, ты еще кое-кто.

– Кое– кто – уточните, пожалуйста, фрау Шерманн.

– Трудно сказать. Это особые люди, страшные по своей сути. – Она уже не улыбалась. – Я достаточно навидалась их на своем веку. Мне кажется, что всю жизнь за мной кто-то шпионил. Причём, добрая половина из этих легионеров только и мечтали, как бы подловить меня на чём-нибудь противозаконном. Кроме того, Рудольф, я не могу распознать тебя. Доподлинно. Ты не алчен, не похож на маньяка или шизофреника, но никакой убеждённости у тебя нет и в помине. В толк не возьму, что за игру ты ведёшь?

Чуть помолчав, я спросил:

– Ты любишь свою работу?

– Если честно, я её ненавижу, – призналась Соня. – Но, мой милый, кушать-то хочется. И денег никто не отменял. А тут ещё казус: мужа в немецком понимании у меня нет, нет и детей. Как у нас говорят про чужих детей: они так прелестны, как цветы на чужих балконах.

– Вот и приходится крутиться в роли топ-менеджера, – подсказал я.

– Звучит, конечно же, по-немецки сентиментально, – продолжила она. – В наши дни, если твой лучший друг оказался шпионом или террористом, или еще чем-то в этом роде, то добропорядочному гражданину Германии принято донести на него – таков долг перед обществом, и всем наплевать на дружбу, верность и прочую ерунду… Теперь это называется патриотизмом. Правда, в старые добрые времена за это отдавали жизнь, а теперь это ерунда, пустые слова. А что до семейных уз, так я посещала в девичестве колледж, а потом университет, и всё теперь знаю. Мне прекрасно известно, например, что сын вправе замахнуться на родителей. Причём, неважно, что у него в руках: бейсбольная бита, кухонный нож или что похуже. Просто дитя выпускает пары, освобождается от зажимов и разных комплексов. Такова эта милая крошка, наследник фамилии. Но беда в том, Рудольф, что гражданин из меня фиговый: не ощущаю я никакого долга перед обществом. Она глубоко вздохнула.

– Я хочу сказать, что…

– Ладно, детка, – прервал я. – Я знаю, что ты хочешь сказать.

Она пропустила мои слова мимо ушей.

– Я хочу сказать, что ты, возможно, прекрасный малый и думаешь, что спасаешь страну, но я никогда не стану Иудой! Ни для кого!

– Ваше сообщение принято, – отрапортовал я.

Она немного помолчала.

– Рудольф!

– Что?

– Месяц назад я возвращалась из командировки в Лондон. В берлинском аэропорту во время выдача багажа меня остановили, чтобы перепроверить багаж. Обычно это простая формальность. На сей же раз они словно с цепи сорвались. Чемодан и сумку так обследовали, как будто по сувенирным кусочкам хотели разобрать. Мне даже показалось, что меня заставят раздеться догола, но в последний момент передумали.

– Ну и что?

Соня посмотрела на меня как на сумасшедшего.

– Неужто не ясно? Наверняка искали какой-нибудь компромат, например, наркотики!

– Наркотики? – проговорил я с недоумением.

Воцарилось молчание.

– По чьёму-то доносу таможенники искали нечто контрабандное и, должно быть, подозревали, что меня используют для перевозки чего-нибудь противозаконного.

Она замолчала. Я не проронил ни слова.

– С детства я никогда не доверяла моралистам, – продолжила свой рассказ Соня. – Я знаю одного заядлого рыболова, таскающего на леску пятидесятикилограммовых рыбин, пока крючок не разорвет им губу, но тем не менее он искренне гордится, что за всю жизнь никого не подстрелил. Но, а порванную губу тот помажет медицинским препаратом и отпустит рыбину в свободное плавание. Другой тип охотника гоняется с ружьём за птицами, утками, гусями, куропатками, вальдшнепами или голубями; этот субъект мнит себя добропорядочным за то, что не прикончил ни одного горного козла или антилопы. Кроме того, есть охотники на оленей, которые убивают этих благородных животных каждый год, причём, этот тип охотника не путешествует в Африку с целью застрелить слона, потому что считает сие злодейством. Каждый из них не может переступить через некую роковую для них черту и забросить ружьё и забыть напрочь про охоту.

Она изучающе посмотрела на меня, потом сказала:

– А ты, Рудольф? Через какую черту ты не смог бы переступить?

– О, со мной все просто, Сонечка, – ответил я. – Я свободен от предрассудков.

– Занятная ты личность, – констатировала Соня. – Ты должен был прочитать мне нотацию о вреде алкоголя и, разумеется, наркотиков для женщин, о всей гнусности курения и прочей чепухе и наконец, о моём материнском долге перед Германией. Но в ответ – упорное молчание и никаких проповедей!..

– Это я-то еще должен заботиться о твоем чувстве долга? – возмутился я. – Как будто у меня собственных забот мало!

– Ну и что? – спросила она. – Я же в этом ни черта не смыслю. Потом меня кое-что тревожит. Пожалуй, я тебе признаюсь. Хотя, быть может, и не стоит.

– Сначала хорошенько подумай, – предупредил я.

Она натянуто рассмеялась.

– Смотри не перестарайся. Мне кажется, что англичане придумали гроссмейстерский ход – притворяться, что предмет разговора собеседнику абсолютно неинтересен, но дождутся нужного момента – и тут же выложат всю подноготную прямо в лицо. Особенно, если перед этим поваляться с ним в постели.

– Не стоит муссировать эту тему, – попросил я. – Иначе можно все испортить.

Глаза Сони немного расширились.

– Да, ты