Иоанн, глядя, как бьется на кресте Теренций, как он призывает смерть, испытывал одновременно и радость и сострадание. Стало холодно, Иоанн продрог; он плотнее завернулся в плащ, съежился, но не ушел. Он хотел видеть конец этого жалкого Теренция, он хотел впитать в себя картину его смерти, не упустив ничего. Он чувствовал, что это поможет ему постичь мучительный, глубочайший вопрос: откуда исходит страдание и зло и зачем существует оно в мире? Если он хочет доподлинно запечатлеть в словах откровение, полученное им, благую весть, услышанную им, он должен неотступно смотреть на смерть этого Теренция.

Потому что и смерть этого жулика – часть вселенских страстей.

Не богохульство ли то, что он думает сейчас? Нет, все это тоже принадлежит откровению.

Ясно увидел Иоанн, что и он человек «Века пятой печати», проклятый и благословенный, обреченный жить и быть мертвецом в одно и то же время, и пятая печать, до сих пор закрытая для него, раскрылась ему. И эта жалкая обезьяна Нерона, – гласило откровение, – она также служила конечной победе разума, его возвышение, его падение и страсти также приближали царство добра.

Подобно тому как один человек должен испытать немало зла, чтобы стать воистину добрым, так и человечеству необходимо пройти через царство зла, чтобы подняться в царство добра. Без Сатаны, без Антихриста немыслим Христос, без тысячелетнего царства греха, без кары за грехи не может осуществиться обетованное спасение. Потому и царство Нерона и его обезьяны неизбежно и полно смысла.

И открылся Иоанну смысл загадочного и жуткого завета иудейских учителей: «Да послужишь ты Господу и дурными твоими помыслами». Он постиг, что и дурной помысел существует лишь для того, чтобы помочь разуму и добру.

Те, что стояли за этим горемыкой Теренцием, хотели объединить обе половины мира ради своих низких, ничтожных целей. Но все, что осталось от них и от их жалкого орудия, – это идея объединения, не зло, но ожидание мессии. В конечном счете, если взглянуть с высоты, безумие одного служит лишь разуму, который движет времена.

Без тьмы не было бы понятия о свете. Для того чтобы свет осознал себя, он должен иметь перед собою свою противоположность – тьму.

В уме Иоанна складывались слова благой вести, которую он призван принести миру, он отыскал ее первые фразы: «В начале было Слово, Дух Святой, Разум. Все через Него нáчало быть, и без Него ничто не нáчало быть, что нáчало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Теренций жил еще всю ночь. Только когда забрезжил рассвет, умер Максим Теренций, бывший для многих миллионов людей много лет подряд императором Нероном.

За известную плату разрешалось приобрести тела казненных и похоронить их. По некоторым источникам, труп Теренция был якобы выкуплен за установленную сумму у римских властей, снят с креста, обмыт и сожжен. Урна же отправлена в Рим.

Достоверно известно, что Клавдия Акте в своем поместье на Аппиевой дороге, в Риме, где стояла урна с прахом Нерона, установила вторую урну, которую хранила с почетом до конца своей жизни, – урну с прахом неизвестного, без надписи.

Сведения о Лже-Нероне можно найти у Тацита, Светония, Диона Кассия, Зонары и Ксифилина, а кроме того, в Апокалипсисе Иоанна и в четвертой из Сивиллиных книг.

Иеффай и его дочь

Я честно старался не смеяться над людскими делами, не жаловаться на них и не испытывать к ним отвращения: я старался их понять.

Глава первая

1

Около трех сотен человек собрались, чтобы проводить в последний путь Галаада. Совсем не много для такого знаменитого военачальника и судьи. Правда, этот сильный человек, не доживший до шестидесяти лет, скончался удивительно быстро, и лишь немногие узнали о его недолгой болезни.

Утром, как только он умер, сыновья закрыли его глаза и подвязали подбородок; волосы они обрили, чтобы те не мешали отцу в его будущей жизни. Потом они согнули его ноги в коленях, чтобы ему удобно было сидеть, и завернули его в грубое полотно. И вот они вынесли отца на наскоро сколоченных носилках из дверей его дома в Массифе, спустились по склону холма, на котором раскинулся город, и вновь поднялись, направляясь к Овоту, месту захоронения усопших, чтобы впредь дух его жил там, в пещере, вместе с другими духами.

Полдень давно миновал, жара спала, подул легкий ветерок. Тем не менее похоронная процессия двигалась с трудом. Сыновья покойного и уважаемые люди рода несли носилки, сменяя друг друга. Каждый с готовностью выполнял свой долг и подставлял плечо, чтобы подхватить не слишком тяжелую ношу; и все же в их душах жил какой-то смутный протест, какой-то страх перед покойником.

Родственники и друзья разодрали на себе одежды, обрили волосы и посыпали головы пеплом. Так они шли по залитой солнцем ласковой земле, босые, с непокрытыми головами, сперва по узкой извилистой тропинке вниз с холма, потом по еще более узкой – вверх, на другой холм. Мужчины двигались молча, женщины же оглашали окрестности плачем и воплями; они тоже разодрали на себе одежды и посыпали пеплом распущенные волосы, они били себя в грудь и царапали ее ногтями.

В толпе женщин выделялась своей безутешной скорбью жена покойного, Зильпа. Это была статная женщина лет пятидесяти; однако волосы ее еще не поблекли, энергичное лицо с резко очерченным носом не тронули морщины, а горящие мрачным огнем глаза под низким и широким лбом излучали