Испанию (1725) — оскорбление, которое испанский двор так и не простил. Станислас находился в убежище в Виссембурге в Эльзасе, когда получил просьбу французского короля о руке его дочери. Войдя в комнату, где она и ее мать занимались работой, он сказал: «Давайте упадем на колени и возблагодарим Бога». «Мой дорогой отец, — радостно воскликнула Мари, — вы отзываетесь на польский престол?» «Бог оказал нам еще более удивительную милость, — ответил Станислас, — вы стали королевой Франции».93 Мари никогда не мечтала о возведении на величайший трон Европы; она видела на фотографиях Людовика XV как человека недостижимо возвышенного, красивого и могущественного. Французская казна прислала ей платья, подъюбники, туфли, перчатки, драгоценности; пообещала 250 000 ливров по достижении Версаля и пожизненную ренту в двадцать тысяч золотых крон. Она принимала все это в оцепенении и благодарила Бога за удачу. Она вышла замуж за короля по доверенности в Страсбурге (15 августа 1725 года); она весело прошла через дни испытаний по залитым бурей дорогам в Париж; она обвенчалась с королем лично в Фонтенбло 5 сентября. Ему было пятнадцать, ей — двадцать два. Она не была красива, она была только хороша.

Людовик, до сих пор не проявлявший интереса к женщинам, проснулся от прикосновения своей скромной невесты. Он обнял ее с пылкостью, удивившей его окружение, и некоторое время их жизнь была идиллией любви и счастья. Она завоевала уважение и преданность народа, но никогда не была популярной. Она была добра, ласкова, нежна и не лишена игривого остроумия; тем не менее Версалю не хватало в ней бдительного ума и бойкой речи, которые стали обязательными для придворных дам. Ее шокировали нравы аристократии, но она не делала никаких других замечаний, кроме как приводила пример верной жены, стремящейся угодить мужу и подарить ему наследника. За двенадцать лет она родила десять детей, а в зрелом возрасте у нее случались выкидыши. Королевский аппетит стал проблемой для королевы; она умоляла короля быть континентом хотя бы на праздниках главных святых. Затем, в результате ее трудов и обязанностей, у нее развилась золотушная фистула, и пыл короля нашел другое применение. Ее благодарность госпоже де При и герцогу де Бурбону обернулась несчастьем; она слишком терпеливо слушала, когда герцог в королевском присутствии обличал Флери; когда Флери пришел к власти, он из соображений экономии отправил ее дочерей в дальний монастырь, и его продолжающееся влияние склонило чашу весов против нее. По мере того как король становился все холоднее, она уединилась в кругу своих друзей, играла в карты, ткала гобелены, пробовала рисовать и находила утешение в занятиях благочестием и благотворительностью. «Она вела монастырскую жизнь среди лихорадки и фривольности двора».94

Короля нужно было развлекать, а госпожа де При выбрала ему нескучную жену. Но только через семь лет после женитьбы он взял себе любовницу; затем он взял четырех подряд, но с определенной верностью, поскольку все они были сестрами. Ни одна из них не отличалась особой красотой, но все были живыми и забавными, и все, кроме одной, знали толк в кокетстве. Луизе де Несле, графине де Мейли, выпала честь, по-видимому, первой соблазнить короля (1732). Как и Луиза де Ла Вальер, она искренне любила своего королевского повелителя; она не стремилась ни к богатству, ни к власти, но лишь к тому, чтобы сделать его счастливым. Когда ее сестра Фелисите, только что вышедшая из монастыря, боролась за постель короля, Луиза разделила с ней Людовика (1739) в гетеродоксальном ménage à quatre — ведь он все еще посещал королеву. Это осложнение мучило совесть короля; некоторое время он избегал Евхаристии, наслушавшись ужасных историй о людях, которые падали замертво, принимая Святыню в грешные уста.95 Эта вторая сирена, по словам одной из ее сестер, «имела фигуру гренадера, шею журавля и запах обезьяны»;96 Тем не менее ей удалось забеременеть. Чтобы сохранить приличия, Людовик нашел ей мужа, сделав маркизой де Винтимиль. В 1740 году госпожа де Мейли удалилась в монастырь; через год она покинула его, чтобы ухаживать за своей победившей соперницей, которая умирала при родах (1741). Король плакал, мадам де Мейли плакала вместе с ним; он нашел утешение в ее объятиях; она снова стала любовницей.

Третья сестра, Аделаида де Несле, толстая и некрасивая, была умна и остроумна; она забавляла короля своей мимикой и репризами; он наслаждался ею, нашел для нее мужа и уехал. Четвертая сестра, госпожа де Флавакур, воспротивилась ему и подружилась с королевой. Но пятая сестра, самая способная из них, Мари-Анн де Несль де Ла Турнель, убедила госпожу де Мейли представить ее королю. Она не только покорила его (1742), но и настояла на том, чтобы стать единственной любовницей; любезный Мейли был отослан без гроша в кармане, в один день скатившись от королевской власти к благочестию; так одна Несле вытеснила другую. Некоторое время спустя ей пришлось потревожить нескольких богомольцев, чтобы добраться до своего кресла в Нотр-Дам. Один из них пробормотал: «Сколько суеты из-за шлюхи». «Сударь, — сказала она, — раз уж вы так хорошо меня знаете, окажите мне милость, помолитесь за меня Богу».97 Бог, должно быть, с легкостью простил ее.

Новая Несле была самой красивой из сестер. Ее портрет, написанный Натье, — прекрасное лицо, пышная грудь, изящная фигура, развевающийся шелк, открывающий красивые ноги, — объясняет поспешность короля. Ко всему этому она добавила остроумие, столь же искрящееся, как и ее глаза. В отличие от Ла Мейли, она жаждала богатства и власти. Она считала, что ее изгибы стоят герцогства Шатору, которое приносило 85 000 франков в год; она получила его и титул герцогини (1743), и на год вошла в историю.

К ней благоволила сильная фракция при дворе, надеявшаяся с помощью ее влияния склонить короля к активной военной политике, при которой главенство в управлении государством перейдет от буржуазной бюрократии к военному дворянству. Людовик временами послушно заседал в советах со своими министрами, чаще делегировал им свои полномочия и задачи, редко встречался с ними, редко противоречил им, изредка подписывал противоречивые указы, предложенные соперничающими помощниками с противоположной политикой. От раздражающего придворного этикета он убегал к своим собакам, лошадям и охоте; когда он не охотился, придворные говорили: «Сегодня король ничего не делает». Хотя ему не хватало храбрости, у него не было вкуса к войне; он предпочитал постель окопам.

В постели и будуаре его сладострастная герцогиня, ожившая Аньес Сорель, убеждала его принять активное участие