рожу, быстро занес правую лапу с выпущенными когтями в направлении к левому глазу пуделя. Старик отпрянул шага на два назад и проговорил менее грубо, чем прежде: «Ну-ну, да что вы, Мурр! Не дуйтесь, право же! Вы, впрочем, добрый и славный кот, и я хочу вам дать совет: держите ухо востро с этим сорванцом Понто! Он, уж мне вы можете поверить, честный малый, но легкомысленный! Легкомысленный! Расположенный ко всяким сумасбродствам; нет в нем необходимой для жизни должной нравственной основы! Держите с ним ухо востро, говорю я, ибо скоро он вовлечет вас во всякого рода дурные общества, к которым вы вовсе не принадлежите, и вы вынуждены будете с несказанным трудом принуждать себя к такому поведению в обществе, которое противоречит вашей сокровенной натуре и придет в столкновение с вашей индивидуальностью, с вашим простым, нелицемерным нравом, приятность коего вы мне только что доказали. Смотрите, милый Мурр, вы, как я уже сказал, являетесь котом, вполне достойным уважения, и к добрым поучениям у вас, что называется, благосклонно отверстое ухо! Смотрите! Столько безрассудных, неприятных, да более того – двусмысленных проказ могут свести с пути юношу, хотя он время от времени и выказывает то мягкое, зачастую даже слащавое добродушие, которое весьма свойственно людям сангвинического темперамента, ибо не зря ведь говорят французы: „Au fond[151], он все-таки добрый малый!“ Но fond, в котором таится зерно доброты, лежит так глубоко и над ним собралось столько гнусностей, необузданных склонностей, что оно, это зерно, увы, должно непременно погибнуть в зародыше. За подлинное чувство доброго нам порою выдают то дурацкое благодушие, которое пусть лучше унесет дьявол, ежели оно не способно распознать Дух Злобы под блистательной личиной. Поверь, о котик, опытности старого маститого пуделя, который кое-что повидал на своем веку, и не дай себя обмануть этим проклятым словцом: „au fond“, это добрый малый! Впрочем, ежели вы увидите моего никчемного племянника, то можете ему высказать прямо в глаза все то, о чем я с вами здесь беседовал! Кстати, рекомендую вам всецело воздержаться от дальнейшей дружбы с ним. Ну, с Богом! Да вы что? Не любите этого, милый Мурр?»

Сказав это, старый пудель Скарамуш проворно сцапал кусочек белого хлеба, лежавший передо мной, и спокойно убрался восвояси, понурив голову, метя по земле длинными волосатыми ушами и слегка виляя хвостом.

В раздумье смотрел я вслед старцу-пуделю, чья житейская мудрость явно стремилась овладеть моей душою. «Он ушел уже, он уже убрался?» – так пробормотал кто-то совсем рядом, и я был немало удивлен, увидав юного Понто, который проскользнул за дверь и ждал там, оказывается, когда наконец старик простится со мной. Внезапное появление юного Понто повергло меня в известное смущение, так как миссия, которую возложил на меня его старый дядюшка и которую мне теперь, собственно, следовало бы исполнить, казалась мне все же несколько рискованной. Я думал о тех ужасных словах, с которыми Понто однажды громогласно обратился ко мне: «Ежели ты хоть когда-нибудь решишься выражать против меня враждебные чувства, то учти, что я превосхожу тебя в силе и ловкости. Один прыжок, крепкий укус моих острых зубов – и ты умрешь, не сходя с места!» Я счел более благоразумным промолчать.

Из-за этих внутренних колебаний мое внешнее поведение могло показаться холодным и принужденным, и Понто пристально взглянул на меня. Затем он пронзительно расхохотался и воскликнул: «Я замечаю это уже, приятель Мурр! Мой старик наговорил тебе кучу всякой злобной ерунды о моем образе жизни, он представил меня в преподлом виде, приписывая мне всякие сумасбродные проделки и развратное поведение. Не будь так глуп, не верь ни единому его слову! Во-первых, взгляни-ка на меня повнимательнее и скажи, какого ты мнения о моей наружности?» Оглядев юного Понто, я нашел, что никогда он не выглядел таким упитанным, никогда он не смотрел так ясно, никогда в его наряде не чувствовалось такого изящества, такой элегантности, никогда во всем его облике не господствовала такая благотворная гармония! Я напрямик высказал ему все это.

«Ну вот, – сказал Понто, – ну вот, милейший Мурр, неужели же ты думаешь, что пудель, который вращается в дурном обществе, предается низменному разврату, пудель, если так можно выразиться, систематически распутный, не находящий во всем этом ни малейшей приятности, а занимающийся этим так только, от скуки, как это действительно случается со многими пуделями, – итак, неужели же ты полагаешь, что подобный пудель может выглядеть так, как я. Ты прежде всего дивишься гармонии во всем моем существе. Что же, это должно подсказать тебе, насколько заблуждается мой угрюмый дядюшка; вспомни, поскольку ты литературно образованный кот, о том мудреце, кладезе всяческой душевной мудрости, который тому, кто укорял порочных в особенности за дисгармоничность их внешнего облика, возразил: „Возможно ли, чтобы грех обладал единством и гармонией?“ Не удивляйся, дружище Мурр, пусть тебя ни на миг не удивляют черные наветы моего старикашки. Угрюмый и скупой, что вообще свойственно дядюшкам, он потому обратил на меня весь свой гнев, что он вынужден был заплатить кое-какие маленькие карточные долги par honneur[152], которые я наделал у одного колбасника, терпевшего у себя запрещенную игру и нередко дававшего игрокам довольно крупные ссуды колбасами, а именно – сервелатом, ливерной и гороховой. К тому же старик все еще вспоминает о той эпохе моего существования, в которой, конечно, мой образ жизни отнюдь не был похвальным, но каковой период уже давно в прошлом и давным-давно уступил место великолепнейшей благопристойности».

В это мгновение мимо нас пробегал дерзкий пинчер, он взглянул на меня так, как будто никогда не видывал мне подобных, проорал мне прямо в уши грубейшие наглости и хотел было схватить меня за хвост, который я вытянул далеко от себя, что, по-видимому, и вызвало его неудовольствие. Когда же я, однако, взвился на дыбы и вознамерился обороняться, юный Понто также набросился на невоспитанного спорщика; швырнул его наземь и дважды или трижды кувырнул его так, что он жалчайшим образом, скуля и поджав хвост, умчался куда быстрее, чем стрела, выпущенная из лука.

Это доказательство добрых намерений и деятельной дружбы, которое дал мне Понто, необычайно растрогало меня, и мне подумалось, что в данном случае именно то самое «au fond, он добрый малый!», которым дядюшка Скарамуш хотел в моих глазах, так сказать, очернить моего друга, все же можно применить к Понто в самом лучшем смысле и его может извинить великое множество причин куда больше, чем кого-либо другого. Вообще, мне все думалось, что старик